Домзак
Шрифт:
Здание милиции углом выходило на центральную площадь с памятником Ленина и называлось в городке Ясеневым домом: перед ним росли пять старых ясеней, которые в первых числах сентября в одну ночь все разом вспыхивали золотыми кострами.
Байрон зашел к майору, заместителю начальника милиции, и рассказал ему ту же историю, что и прокурору. Подписал протокол допроса. Когда немногословный майор прятал бумагу в папку, Байрон спросил:
– А шофера материного - Виктора Звонарева - допрашивали?
– Всех допрашивали, кого нужно, - уклонился от ответа майор.
– Вас начальник ждет, Байрон Григорьевич. По коридору налево.
Кирцер был не один. На подоконнике сидел прокурор,
– Оформился?
– весело приветствовал Байрона Кирцер, сидевший за столом без кителя.
– Пойду я.
– Прокурор спрыгнул с подоконника.
– Жара сегодня будет, черт возьми.
– Может, минералочки?
– предложил Кирцер, когда за прокурором захлопнулась дверь.
– Ты его не бойся.
– Он налил в стаканы минералку, чокнулись, выпили - это была водка.
– Приходится маскироваться. Кури, кури, сам-то я бросил, но люблю дымом подышать.
– Евсей Евгеньевич, я ж за рулем!
– неискренне запротестовал было Байрон, когда майор снова взялся за бутылку.
– Я ж тебе не за рулем, а в кабинете предлагаю выпить.
– Выпил, пососал лимонную дольку.
– В общем, что я тебе могу сказать... Отрабатываем две версии. Первая основывается на показаниях домочадцев и предполагает, что убийца в момент совершения преступления находился в доме. Эта версия мне не нравится, потому что ни у кого из вас не было мотива убивать старика, да еще - топором.
– Выплюнул лимон в мусорную корзину.
– Топором! Отпечатки пальцев мы послали в область - своей лаборатории как не было никогда, так и нет. Но если даже обнаружатся чужие отпечатки, которых нет в картотеке, можно про них забыть.
– Допросили, как я понимаю, всех, - сказал Байрон, закуривая.
– И все заявили, что спали в это время как убитые и слыхом ничего не слыхали. Глубокая ночь, дождь...
Начальник грустно улыбнулся.
– Вижу, куда ты клонишь. Не веришь матери...
– Верю, - тотчас откликнулся Байрон.
– Всем верю. И согласен с вами: ни у кого не было мотива для убийства. Ведь все заранее знали, кому что старик оставил в завещании. Мне дед сам об этом говорил... еще года три назад... А в сейфе оставил шкатулку с письмами... с прощальными письмами, в которых еще раз подтвердил неизменность завещания... Эти письма не имеют юридической силы, конечно, но он и с того света хотел попросить прощения... и так далее...
– Мы всех опросили, даже шоферов: все спали по домам.
– А Виктор Звонарев?
– У него какая-то девчонка на Садовой - с ней он и провел ночь.
– Садовая, двенадцать?
– Да. Ты откуда знаешь?
– Этот дом дед купил для Надежды Звонаревой.
– Байрон хлопнул себя по карману.
– Все бумаги на него у меня. Значит, дом стоит запертый?
– Может, запертый, а может, и нет.
– Кирцер нахмурился.
– Если старик заранее сказал Надежде про дом, мог и ключ от дома отдать...
– Ключ в конверте.
– Ты хочешь сказать, что Витька соврал?
– рассердился Кирцер.
– А вот я так не думаю. Ты знаешь старика: он в людях разбирался. Витька - свой, тавлинский. А главное - какого черта ему убивать старика?
– Понятия не имею.
– Я тоже. И поосторожнее со своими, Байрон, побережнее. Ты же воевал, знаешь: соседу по окопу надо доверять, иначе погибнешь. Тавлинские все в одном окопе. Ты меня понимаешь?
– Вы, Евсей Евгеньевич, как Нила, рассуждаете!
– рассмеялся Байрон. Нельзя выносить сор из избы.
– А ты задумывался, почему некоторые истины называют избитыми? Потому что их тыщу лет и так и этак били-колотили, прежде чем они стали истинами. Он налил в стаканы.
– Домашнюю версию наш прокурор любит. А знаешь - почему? До сих пор себе простить не может, что принял от старика Тавлинского подарок. Нет, не взятку! Куда! Тавлинский построил шикарный дом с большущими квартирами, половину квартир выставил на продажу, а оставшееся передал муниципалитету. Вот в эти квартиры и въехали разные начальники. Мэр лично выдавал ордера, в том числе и прокурору. Тот взял как миленький, потому что с женой и двумя малышами мыкался в двухкомнатной квартирке на набережной, туалет во дворе, вода из колонки, вообрази-ка, каково там зимой было жить. Вот и переселился. Но как-то мне сказал, что, мол, Тавлинский все начальство подкупил этими квартирами. Я ему посоветовал попридержать свое мнение при себе, потому что дойди оно до мэра - прокурору была бы устроена трудная жизнь. Это ведь запросто делается, сам понимаешь.
– Понимаю. А вы-то какой версии придерживаетесь?
– Татищевской. Уверен на девяносто девять процентов, что это их рук дело. По таким делам у них самый младший мастер...
– Обезьян?
– Он самый. Лихой парень, люблю таких. Умеет, черт, рубаху на груди рвануть и все такое прочее. Русский человек! Но - гад, и гад редкостный. Я своих ребят на него спустил, но пока не могут его найти. Ничего, подождем...
– Так он и признается...
– Посмотрим.
– Кирцер высморкался.
– Как жара, так у меня насморк. Аллергическое, что ли?
– Подошел к окну.
– Мы же здесь тесно живем, очень тесно. Как в бане: голыми жопами толкаемся. Все друг про дружку знаем. Так что я не думаю, что Обезьян сделал все так чисто, что комар носа не подточит. Найдутся какие-нибудь свидетели... они почти всегда находятся... Ты в город? Матери привет от меня и поклон. Жду не дождусь, когда же на пенсию выйду. Майя Михайловна обещала взять к себе - заместителем по вопросам безопасности.
– Кирцер с улыбкой потянулся.
– Надоело за обезьянами бегать! Знаю я их всех как облупленных, а они мне - врут, врут и врут. А я еще должен доказательства собирать, чтобы во вранье их уличить! Тьфу! Да разбуди среди ночи - я тебе сразу по любому делу всех подозреваемых назову.
– Он протянул Байрону руку.
– Бывай. Недаром мы тут тысячу лет живем. Это не Москва, где память и совесть друг к дружке в гости не ходят. Это Шатов, брат.
Спустившись с моста через Сту на грунтовую дорогу, проложенную параллельно реке, Байрон сбросил скорость: лужи в колеях еще не высохли.
Издали монастырь на острове напоминал крепость: мощные невысокие стены, подпертые контрфорсами, которые утопали в воде, горбатые шиферные и железные крыши, церковь без колокольни можно считать сторожевой башней-донжоном. Кое-где на стенах еще сохранились обрывки колючей проволоки, свисавшей с острых железных штыков, которыми когда-то густо щетинился Домзак, словно угрожая окружающему миру. И - никаких признаков жизни. Видно, и впрямь бросили люди проклятое место. Но одна семья должна остаться. Звонаревы.
Байрон не отважился въезжать в Домзак по узкому бревенчатому мосту, покрытому бурой плесенью и, казалось, едва державшемуся на своих деревянных опорах, которые острыми углами, обитыми железом, были развернуты против течения. Дед рассказывал, что весной, во время ледохода, охране приходилось взрывать ледяные заторы, образовывавшиеся перед мостом.
Оставив машину на взгорке, Байрон миновал мост и через проем в стене, когда-то закрывавшийся стальными воротами, вошел во двор Домзака. Под ногами похрустывал шлак, который десятилетиями трамбовали зеки.