Дон Кихот. Шедевр мировой литературы в одном томе
Шрифт:
— Много, — подтвердил Дон Кихот, — однако ж немногие достойны именоваться рыцарями.
В таких и тому подобных разговорах прошли у них ночь и следующий день, без каких-либо внимания достойных происшествий, что весьма Дон Кихота опечалило. Наконец, на другой день к вечеру, их взорам открылся великий город Тобосо, при виде коего Дон Кихот взыграл духом, Санчо же духом пал, ибо он не имел понятия, где живет Дульсинея, и ни разу в жизни ее не видел, как не видел ее, впрочем, и его господин; таким образом, оба они пребывали в волнении: один — оттого, что стремился ее увидеть, а другой — оттого, что ни разу не видел ее, и никак не мог Санчо придумать, что ему предпринять, когда сеньор пошлет его в Тобосо. В конце концов Дон Кихот положил не вступать в город до наступления
Глава IX,
в коей рассказывается о том, что из нее будет видно
В самую глухую полночь [348] , а может быть, и не в самую, Дон Кихот и Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо. Мирная тишина царила в городке, оттого что все жители отдыхали и, как говорится, спали без задних ног. Ночь выдалась довольно светлая, однако же Санчо предпочел бы, чтоб она была темная-претемная, ибо темнота могла послужить оправданием его тупоумия. Во всем городе слышался только собачий лай, несносный для ушей Дон Кихота и действовавший устрашающе на душу Санчо. Время от времени ревел осел, хрюкали свиньи, мяукали коты, и в ночной тишине все эти по-разному звучавшие голоса казались еще громче, каковое обстоятельство влюбленный рыцарь почел за дурное предзнаменование; однако ж со всем тем он сказал Санчо:
348
В самую глухую полночь…— строка из романса о графе Кларосе.
— Сын мой Санчо! Указывай мне путь во дворец Дульсинеи, — может статься, она уже пробудилась.
— Кой черт во дворец, когда я виделся с ее величеством в маленьком домишке? — воскликнул Санчо.
— Должно полагать, — заметил Дон Кихот, — что на ту пору она вместе со своими придворными дамами удалилась в малые покои своего замка, как это принято и как это водится у всех знатных сеньор и принцесс.
— Сеньор! — сказал Санчо. — Уж коли ваша милость назло мне желает, чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы это ворота его в такой час оказались отперты? И пристало ли нам с вами барабанить, чтобы нас услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим. Что мы, по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние полюбовники, которые во всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно ни было, их все-таки впускают?
— Лиха беда — отыскать замок, — возразил Дон Кихот, — а там я тебе скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты смотри, Санчо: или я плохо вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи.
— Ну так вы и поезжайте вперед, ваша милость, — подхватил Санчо, — может, это и так, но если даже я увижу этот дворец своими глазами и ощупаю собственными руками, все-таки я поверю в него не больше, чем тому, что сейчас белый день.
Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести, приблизился вплотную к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только уразумел он, что это не замок, а собор. И тогда он сказал:
— Мы наткнулись на церковь, Санчо.
— Уж я вижу, — отозвался Санчо. — И дай-то бог, чтобы мы не наткнулись на нашу могилу, а то ведь это примета неважная — в такое время скитаться по кладбищам, да и потом, если память мне не изменяет, я вашей милости сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике.
— Побойся ты бога, глупец! — воскликнул Дон Кихот. — Где ты видел, чтобы замки и королевские дворцы строились в тупиках?
— Сеньор! — возразил Санчо. — В каждой стране свой обычай: видно, здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания в переулках, а потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по ближайшим улицам и переулкам, — может случиться, что в каком-нибудь закоулке я и наткнусь на этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и загонял.
— Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается моей госпожи, — сказал Дон Кихот, — не будем кипятиться и не будем терять последний разум.
— Постараюсь держать себя в руках, — объявил Санчо, — но только какое же надобно иметь терпение, коли ваша милость требует, чтобы я с одного раза на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и отыскал его в полночь, когда вы сами, ваша милость, не можете его отыскать, а уж вы-то его, наверно, тысячу раз видели?
— Ты приводишь меня в отчаяние, Санчо, — сказал Дон Кихот. — Послушай, еретик: не говорил ли я тебе много раз, что я никогда не видел несравненную Дульсинею и не переступал порога ее дворца и что я влюбился в нее только по слухам, ибо до меня дошла громкая слава о красоте ее и уме?
— Теперь я все понял, — молвил Санчо, — и должен признаться: коли ваша милость никогда ее не видала, то я и подавно.
— Не может этого быть, — возразил Дон Кихот, — по крайней мере, ты сам мне говорил, что видел, как она просеивала зерно, и привез мне ответ на письмо, которое я посылал ей с тобой.
— На это вы особенно не напирайте, сеньор, — объявил Санчо, — потому надобно вам знать, что я видел ее и ответ привез тоже по слухам, и какая она из себя, сеньора Дульсинея, это мне так же легко сказать, как попасть пальцем в небо.
— Санчо, Санчо! — молвил Дон Кихот. — Иногда и пошутить можно, а иногда всякая шутка становится нехорошей и неуместной. И если я сказал, что никогда не виделся и не беседовал с владычицей моей души, то это не значит, что и ты должен говорить, будто никогда не беседовал с ней и не виделся, — ты же сам знаешь, что это не так.
В то время как они вели этот разговор, навстречу им, ведя двух мулов, шел какой-то человек, и по скрежету плуга, тащившегося по земле, Дон Кихот и Санчо заключили, что это хлебопашец, который встал до свету и теперь отправляется на свое поле, и так оно и было на самом деле. Хлебопашец шел и пел песню:
Худо вам пришлось, французы, На охоте в Ронсевале. [349]— Пусть меня уложат на месте, — послушав его, сказал Дон Кихот, — если нынче же с нами не случится чего-нибудь доброго. Слышишь, что поет этот селянин?
— Слышать-то я слышу, — отвечал Санчо, — но только какое отношение имеет к нашим поискам ронсевальская охота? С таким же успехом он мог бы петь и про Калаиноса [350] , — от этого в нашем деле ничего доброго и ничего худого произойти не может.
349
Худо вам пришлось, французы…— начальные стихи одного из популярнейших испанских романсов на тему о битве в Ронсевальском ущелье. (На русский язык романс был переведен Карамзиным в 1789 г.).
350
…петь и про Калаиноса…— В романсе о Калаиносе рассказывается, что мавр Калаинос отправился, по настоянию своей возлюбленной, во Францию, чтобы преподнести ей в приданое головы троих из Двенадцати Пэров Франции. Ему удалось победить Балдуина, но сам он погиб от руки Роланда.
Тем временем хлебопашец приблизился, и Дон Кихот окликнул его:
— Бог в помощь, любезный друг! Не можете ли вы мне сказать, где здесь дворец несравненной принцессы доньи Дульсинеи Тобосской?
— Сеньор! — отвечал парень. — Я нездешний, я тут всего несколько дней, нанялся на полевые работы к одному богатому землевладельцу, а вот в доме напротив живут священник и пономарь; кто-нибудь из них, а то и оба дадут вам справку насчет этой принцессы, потому у них записаны все жители Тобосо, хотя мне сдается, что во всем Тобосо ни одной принцессы не сыщешь. Барынь, правда, много, да еще и важных: ведь у себя дома все принцессы.