Дон Кихот
Шрифт:
Едва цирюльник приблизился к нашему рыцарю, как тот со всей быстротой, на какую был способен Росинант, устремился прямо на него с копьем наперевес.
Подскакав к нему, Дон Кихот закричал:
– Защищайся, жалкое созданье, или отдай без боя то, что по праву должно принадлежать мне!
Увидев, что на него нежданно-негаданно налетело какое-то привидение, цирюльник с испугу свалился с осла на землю, а тазик соскочил у него с головы и отлетел в сторону. Едва коснувшись земли, цирюльник с резвостью оленя вскочил на ноги и бросился бежать с таким проворством, что и ветер бы его не догнал. Увидев, что таз остался лежать на дороге, Дон Кихот не стал преследовать беднягу.
– Видишь, Санчо, – сказал Дон Кихот, – как легко досталась мне эта победа: мой враг-язычник поступил
Дон Кихот велел Санчо подобрать шлем, и тот, взяв его в руки, сказал:
– А тазик, ей-богу, недурен! Стоит не менее восьми реалов.
Затем он передал его своему господину, который немедленно надел его на голову и стал поворачивать во все стороны, ища забрало. Не найдя его, он наконец сказал:
– Должно быть, у язычника, для которого сковали этот шишак, была громаднейшая голова, но хуже всего то, что у этого шлема не хватает забрала и назатыльника.
Когда Санчо услышал, что Дон Кихот называет бритвенный таз шлемом, он едва не разразился громким смехом, однако вовремя вспомнил о том, каков его господин в гневе, и сдержал свое веселье.
– Ты чему смеешься, Санчо? – спросил Дон Кихот.
– Я смеюсь, – ответил Санчо, – думая о том, какой огромной была голова у язычника, которому принадлежал этот шлем: ведь шлем этот как две капли воды похож на бритвенный таз.
– Знаешь, что мне кажется, Санчо? Наверное, этот знаменитый волшебный шлем попал в руки человека, который не мог оценить всех его достоинств. Видя, что шлем сделан из чистейшего золота, он обломал забрало и назатыльник, а из шишака смастерил то, что тебе представляется бритвенным тазом. Ну да все равно. Я-то хорошо знаю, что это за шлем, и мне безразлично, во что его превратили. В первом же селе, где найдется кузница, мы его перекуем, и тогда с ним не сравнится даже тот шлем, который был выкован богом кузнецов для бога войны. А пока я буду носить его и в таком виде, ибо все же лучше что-нибудь, чем ничего. К тому же он вполне может защитить меня от града камней.
– Да, конечно, – ответил Санчо, – если только враги не будут метать камни из пращей, как это случилось при столкновении двух войск, когда у вашей милости вышибли зубы и разбили жестянку с этим проклятым бальзамом, от которого у меня чуть все внутренности не выскочили, чтоб его черт побрал!
– Ничего, Санчо, бальзам можно будет снова приготовить, – ответил Дон Кихот. – Тебе известно, что рецепт я помню наизусть.
– Да и я помню, – сказал болтливый оруженосец. – Но провались я на этом месте, если когда-нибудь в своей жизни стану его приготовлять или пробовать. Впрочем, я не думаю, чтобы мне понадобилось это снадобье, так как я постараюсь никогда не наносить и не получать ран. Сам я в драку ни с кем не полезу, а от всякого, кто захочет со мной драться, удеру без оглядки. Правда, может случиться, что меня еще раз покачают на одеяле, но ведь от такой беды никуда не спрячешься. Тут уж ничего другого не остается, как втянуть голову в плечи, задержать дыхание, зажмурить глаза и предаться на волю судьбы и одеяла.
– Ты плохой христианин, Санчо, – ответил на это Дон Кихот, – ибо не забываешь обиды, которую тебе нанесли в заколдованном замке, или, по-твоему, трактире. Знай же, что благородные и великодушные сердца не обращают внимания на такие пустяки. Разве ты стал хромать после этого? Или тебе сломали ребро, или проломили голову? Так почему же ты не можешь забыть этой шутки? Ведь, в конце концов, это была только шутка. Если бы я думал иначе, я бы обязательно вернулся туда, чтобы отомстить за тебя. Я бы натворил таких бед, каких и сами греки не натворили из-за похищения Елены [32] . Кстати сказать, – добавил наш рыцарь, подняв глаза к небу и испустив глубокий вздох, – если б Елена жила в наше время или несравненная Дульсинея Тобосская – во времена Трои, то знаменитая гречанка не так легко прославилась бы своей красотой.
32
…греки
В ответ на эту речь Дон Кихота Санчо сказал:
– Ну ладно! Раз мы не можем отомстить по-настоящему – пусть это будет шуткой. Но я-то хорошо знаю, какова была эта шутка, – знаю и то, что никогда она не выйдет у меня из памяти, да и спина моя ее не забудет. Ну да оставим это. Лучше скажите мне, ваша милость, что нам делать с этим серым в яблоках конем, который как две капли воды похож на моего осла? Ведь хозяин покинул его здесь на произвол судьбы. А клянусь бородой, серый неплох! Он мог бы нам пригодиться, – не взять ли его с собой?
– Не в моих правилах, – ответил Дон Кихот, – грабить побежденных, да и рыцарский обычай запрещает отнимать у неприятеля коня и заставлять его идти пешком. Только в том случае, если победитель во время боя сам потерял коня, ему дозволяется воспользоваться конем побежденного как законной военной добычей. Поэтому, Санчо, оставь в покое этого коня, или осла (если уж тебе так хочется, чтобы это был осел), так как я уверен, что хозяин вернется и заберет его, когда мы удалимся.
– Богу известно, – сказал Санчо, – как бы мне хотелось забрать его или, по крайней мере, обменять на своего: мой-то ведь похуже. Уж очень стеснительны рыцарские законы, раз они не позволяют одного осла обменять на другого. Ну а позвольте узнать, сбрую обменять можно?
– Насчет этого я не вполне уверен, – ответил Дон Кихот. – Тут случай сомнительный – необходимо навести справки. Впрочем, я разрешаю тебе это сделать, раз ты так нуждаешься в новой сбруе для своего осла.
– Уж так нуждаюсь, – ответил Санчо, – что будь эта сбруя для меня самого, то и тогда бы я не так нуждался в ней.
Получив разрешение от своего господина, Санчо тотчас же переменил сбрую и так разукрасил своего осла, что тот стал красавцем хоть куда.
Затем наши искатели приключений остановились в роще, позавтракали остатками припасов, захваченных Санчо в обозе погребальной процессии, и напились воды из ближайшего ручья. Немного отдохнув, они двинулись дальше, предоставив выбор пути Росинанту и серому, который послушно следовал за лошадью, не отступая от нее ни на шаг. Наконец им удалось выбраться на проезжую дорогу, по которой они и продолжали двигаться наудачу, не зная, куда она их приведет. Тут Санчо сказал своему господину:
– Ваша милость, не соблаговолите ли вы дать мне разрешение немного поговорить с вами? С тех пор как вы наложили на меня суровый запрет молчания, у меня прокисло в желудке по крайней мере четыре вопроса, а теперь пятый вертится на кончике языка, и мне не хотелось бы, чтобы и он тоже пропал.
– Ну говори, – ответил Дон Кихот, – только будь краток, ибо многословие всегда неприятно.
– Я хотел только сказать, сеньор, – начал Санчо, – что вот уже несколько дней я все раздумываю о том, как мало прибыли принесли наши странствия. Ваша милость ищет приключений на перекрестках дорог и в местах пустынных, где всех ваших побед и опасных подвигов все равно никто не увидит и не отметит. Сдается мне, что было бы гораздо лучше, – разве только ваша милость рассудит иначе, – если бы мы поступили на службу к какому-нибудь императору или другому великому государю. Тогда у вашей милости было бы где показать вашу великую доблесть и еще более великий разум. А уж государь сумел бы, конечно, вознаградить по заслугам нас обоих. К тому же при его дворе, наверное, нашелся бы добросовестный историк, который записал бы все деяния вашей милости, чтобы память о них сохранялась вечно. О своих деяниях я не говорю, ибо они измеряются другой меркой, чем ваши; хотя должен вам сказать, что если бы существовал обычай записывать подвиги оруженосцев, так смею вас уверить, и мои оказались бы не на последнем месте.