Донбасс
Шрифт:
Но что тут делать с Андреем? Куда девать его разлапистую, медлительную походку, соломенные волосы и этот простодушный вихор над лбом? Разве в комики?
"Ну, там видно будет!" — решал Виктор. Он не любил думать о препятствиях, когда чего-либо страстно хотел. Препятствия раздражали его, он просто от них отмахивался. Он всегда загорался от одной искры, так же быстро он и остывал. У него был темперамент кузнеца, а не токаря.
— Москва, брате, столица… кино… а? — растроганно бредил он. — А може, талант у нас? Може, это и есть то самое?
Андрей слушал молча. Он никогда не спорил с Виктором, он и не умел спорить. Терпеливо выслушивал
— Ни. Не хочу.
И сразу подрубал мечту под корень.
Виктор приходил в ярость.
— Та будь ты проклят, Андрий, чого ж ты хочешь? — чуть не плача, кричал он.
А Андрей так же молча, только чуть наклонив голову и сбычась, выслушивал брань товарища и снова говорил свое, тихо и упрямо;
— Ни. Не хочу.
Уже тянуло от воды сентябрьским холодком, за рекою желтели рощи, желтые листья проступали сразу, и вдруг, в одну ночь, как морщинки на лице засидевшейся в невестах девки, наступала осень; в отвергнутых мальчиками техникумах начались занятия; и раките над Пслом надоело оплакивать отъезд ребят, стали желтеть и ее листья.
Однажды мальчики не пошли на Псёл. Осточертело смотреть, как, торопясь, пробегает мимо них река, будто есть у нее какая-то важная цель впереди, а до бездельных мальчишек на берегу ей нет и дела.
Мальчики пошли за город, на шлях. Там, на выходе из Чибиряк, дремал старый курган, седой от серебристой полыни. Мальчики взобрались на вершину и легли в траву.
Хорошо было лежать на вершине кургана, дремотно. Земля была прохладная, покойная, а трава сухая и теплая, нагретая щедрым на прощанье сентябрьским солнцем. Полынь переливалась под ветром и ходила сизоватыми волнами, словно баюкала ребят. Говорят, раньше степные орлы любили залетать сюда, на курган; теперь тут и кобчика не увидишь. Только в траве, если поискать, можно найти лошадиный череп и кости: дорога внизу совсем недавно была чумацким шляхом.
Она и сейчас ползет и вьется по-чумацки — петлями. Она, как и Псёл, плывет куда-то вдаль, и возы на ней как лодки, и пешеходы, как пловцы, и пыль, как волны.
Андрею не захотелось смотреть на дорогу, он повернулся, лег на спину. Стал смотреть в небо.
Но и по небу, торопясь, бежали беспокойные облака: было в движении и небо: в нем всякую минуту что-то менялось, и тогда Андрей еще раз повернулся и уткнулся лицом в землю. Так будет лучше.
От полыни исходил горьковатый и спокойный запах смерти, так пахнет на кладбище и в церкви, когда отпевают и кадят ладаном. "Отчего полынь всегда пахнет могилою? — рассеянно подумал Андрей. — Или то, мабуть, могила пахнет полынью?" Он растер между ладонями лепестки полыни и понюхал руки. "А может, никуда и не надо ехать? — вдруг подумал он. — Оставаться дома. Пойти к отцу на мельницу. Говорят, через год и в Чибиряках начнутся стройки. Электрическую станцию будут ставить. Может, остаться?" И он снова задумчиво понюхал, как пахнет полынь.
А Виктор смотрел только на шлях. Странно молчаливым был Виктор в это утро, с товарищем не перекинулся и словом. Лежал и смотрел на дорогу. И все было прекрасно на ней: и пыль, и скрип возов, и запахи бензина, овечьей отары и конского навоза. Виктору казалось, что он чует эти запахи даже здесь, на вершине. А запаха полыни он и не слышал.
Длинноногие, сухощавые и, как истинные пешеходы, густо покрытые пылью, бежали вдоль дороги тополя и скрывались за горизонтом. Передние из них, должно быть, подходят к Полтаве. "А в Полтаве, — думал Виктор, — можно сесть на поезд и тогда — куда хочешь: в Москву, на Кавказ или на Тихий океан". Ну, не станешь артистом — можно летчиком или грузчиком, или даже босяком, как у Максима Горького, бродягой, вольной птицей.
Он и это предлагал однажды Андрею. И Андрей, как всегда, молча выслушал, а потом только спросил недоуменно: "А с учетом как?" — "С каким учетом?" — не понял Виктор. — "С комсомольским. Где на учет будем вставать?"
Нет, так никогда не вырвешься из Чибиряк! Здесь все держит: мать, Андрей, комсомол, каждый знакомый камень на дороге. Так никогда не вырвешься! А надо просто — вот сбежать сейчас с кургана и, не оглядываясь, не прощаясь ни с кем, не раздумывая, зашагать рядом с тополями — все равно куда, все равно зачем, только б идти, а не лежать в кладбищенской полыни.
Он сказал вдруг негромко и не глядя на Андрея, словно думая про себя, но вслух:
— А может, врозь?
— Что? — отозвался Андрей. Он не понял и виновато улыбнулся. Ему показалось, что Виктор что-то долго ему говорил, а он вздремнул, убаюканный полынью, и не слышал.
— Я говорю, — повторил Виктор, — может, попробовать врозь? Каждый как сам хочет.
Он сказал это, стараясь не глядеть на товарища. И подождал немного. Вот Андреи сейчас вскочит, бросится к нему, крикнет: не бросай меня, брате, давай куда хочешь — только вместе…
Но Андрей молчал.
И тогда Виктор снова заговорил, он молчать больше не мог. Вот сентябрь на дворе, сказал он с досадой, и осень, и многие ребята давно уехали, простые ребята, не хитрые, не переборчивые, как Андрей, а мы все сидим в Чибиряках, золотой кареты ждем, счастья на блюдечке, и в том один Андрей виноват, ему все не подходит; кабы не он, то Виктор давно б уже был в Москве, в киноинституте. Почему он должен от своей мечты отказываться, хотя бы и ради товарища?
Он говорил, все более и более распаляясь. И, сгоряча бросая слова в лицо товарищу, сам знал, что слова эти несправедливые и обидные и говорить их не надо, нельзя, стыдно, но сдержаться уже не мог. Запыленные тополя бежали внизу, вдоль шляха, в Полтаву; ветер раскачивал зеленые котомки за их спиной.
А Андрей все молчал.
Он лежал, уткнувшись лицом в траву, и не шевелился. Он и понять не мог, как все случилось. Вот была дружба, и общие мечты, и ребячьи нерушимые клятвы, и свои звезды над головой — Млечный Путь, знакомый, как дорога на Псёл. Как же теперь? Как же теперь будет? Виктор прав. Он смелый, ловкий, расторопный. Он и один не пропадет. Что ему Андрей? Только лишняя ноша.
А как же дружба? Вот так и дружба — до перекрестка. И Андрею вдруг захотелось заплакать.
Бог весть чем могла бы кончиться эта ссора. Уж очень хрупка, нежна и незрела детская дружба. Может быть, наутро они просто помирились бы, уступили друг другу и выбрали бы, наконец, дорогу, подходящую обоим. А может быть, так и расстались бы навсегда, разъехались, и судьбы их тогда сложились бы по-разному, независимо одна от другой. И много лет спустя, если б встретились, удивились бы, что могли когда-то мечтать об одной дороге, а может быть, и пожалели, что общей дороги не нашли. Все могло быть после этого утра на кургане, когда Виктор, оборвав себя на полуслове, вдруг убежал один, а Андрей остался лежать в полыни, но вечером их обоих неожиданно вызвали в райком комсомола.