Донкихоты Вселенной
Шрифт:
– Стража!
– крикнул Кашоний, отступая.
– Взять ее!
Мрачные тени сумеречного дня ринулись ко мне. Но самый высокий из них алебардой преградил им путь, рявкнув знакомым мне басом:
– Врастите в землю, несчастные!
– и подскочил к Кашонию, заломив ему руку за спину.
– Хоть ваша святость и носит кольчугу под мантией, но руку спасти может только команда страже: "Назад!".
– Стража, назад!
– простонал Кашоний.
– Итак, пусть раменка превратится в Надежанну.
Тут Кашоний узнал О Кихотия, и ужас исказил его
А Никита продолжал:
– Да, один из них, избегая боли, уступил мне и свою алебарду, и гнусную шкуру. Я и вам советую покориться, иначе хрустнет ваша благословляющая любое злодеяние рука.
– Да тише вы, рыцарь! Мне же нестерпимо больно. Отпустите!
– ныл Кашоний.
– Я не боец, а священнослужитель.
– Не боец, а подлец!
– уточнил Никита.
Вот так всегда! В решительную минуту он рядом, мой Никита!
Я переодевалась в кибитке, не веря своему счастью.
Я знала, что Никита, мой всемогущий замечательный Никита, стоит снаружи и не дает слугам Кашония двинуться с места. И я ликовала.
Но мне уже представлялось, что он здесь, со мной, в кибитке, где я постаралась навести "земной уют", даже повесила сделанный мной смешной рисунок тощего Дон Кихота с его верным толстеньким Санчо Пансо на осле. И я представляла, что мы с ним, с моим Дон Кихотом, здесь вдвоем после долгой разлуки.
Воображала, как он сидит напротив, и держит мои руки в своих, и с ласковой доброй иронией говорит:
"Ну? Не страшен теперь огонь костра?".
Я не в силах и слова вымолвить от радости и волнения, а он словно продолжает в том же тоне:
"Прямо жрицей огня стала. Из огня вылетаешь, через огонь перемахиваешь".
"Я счастлива, что ты рядом", - только и могла мысленно вымолвить.
"Родная ты моя", - и столько знакомой ласки послышалось мне в этих его несказанных словах. Казалось, сотни лет я их не слышала...
Ну конечно, сотни родных земных лет, промелькнувших, пока время наше было сжато субсветовой скоростью!
Я не представляла, что будет дальше, но Никита снова рядом, значит, я на вершине немыслимого, невозможного счастья!
Я преобразилась, надев такое уютное, привычное серебряное одеяние звездонавтки, ведь прикоснулась к заветному, земному!
В былых своих "доспехах" вышла из кибитки. Он, конечно, чувствовал все то же, что и я, но, сдержанный, оставался самим собой и только сказал с улыбкой:
– А мы тебя ждали.
– Как ждали?!
– почти с ужасом спросила я.
– Вместе вот с этим?
– и показала глазами на Кашония в алой мантии.
Никита усмехнулся, продолжая держать заломленную руку коварного прелата.
– Ждали тебя все наши, которых я предупредил. Рамен от Гневия Народного доставил мне браслет личной связи, а в следующий свой приход сообщил, что ты в раменском таборе.
Кашоний понял только имя Гневия Народного, названного по-френдляндски.
– О, рыцарь О Кихотий! О, королевская дочь! От Гневия Народного во время переговоров я узнал о вашем прибытии, потому и старался первым повидаться с вами.
– Как с жрицей огня?
–
– Я хотел уберечь вас, дочь моя!
– хныкал Кашоний.
– Я обязался в том перед Гневием Народным.
– Если не ошибаюсь, вы называли меня "дочерью Мрака"? Очевидно, Мраком вам придется считать самого себя?
– Ах, зачем же, дитя королевской крови, вспоминать вынужденные слова мои?
– Но вот напоминания о цветущем папоротнике я не ожидал, - признался Никита.
Этого уже Кашоний не понял и продолжал слабо ныть, ощущая железную хватку серебряного рыцаря.
– Ночь под Ивана Купалу! Я хотела, чтобы вы догадались...
– Уже догадались. С помощью браслета личной связи.
– А мой браслет сломался, - вздохнула я.
– Гневий Народный, о котором вы упомянули, - снова вмешался Кашоний, клянусь истинной верой, не одобрил бы такого обращения со мной.
– Приятно иметь общих знакомых, - насмешливо заметил Никита.
– Это не просто знакомый! Вы еще увидите! Да пустите же меня, рыцарь! Карета папия уже въезжает. Вам же лучше не привлекать к себе внимания Великопастыря!..
– Но смотрите у меня, бессовестный прелат. Только заикнись о Надежанне, и Великопастырь расспросит вас о Гневии Народном.
– Что вы, рыцарь! Здесь интересы наши совпадают. Клянусь Всевышним, я слова не вымолвлю!
Через открытые ворота замка въезжали всадники в двухцветной форме папийской охраны.
За ними показалась и золоченая карета в сопровождении черных слуг СС увещевания.
Никита отпустил Кашония, и тот ринулся к карете, чтобы подобострастно помочь сойти на Землию "самому Всевышнему" в образе невзрачного человека с усами вопреки церковному обычаю и в скромной серенькой сутане.
Яркая толпа возбужденных раменок налетела на нас, хотела разделить меня с Никитой, но мы крепко держались за руки.
Старая раменка, моя первая наставница, упорнее всех тащила меня в кибитку.
– Воротись, манге! Как можно, ласковая? Скорее переодевайся. Или забыла, что я тебе гадала? Костер, костер!.. Снимай латы свои недобрые. С нами поедем, пока не поздно. А мужик тебя найдет. Наши его знают.
Я отрицательно качала головой.
Со смешанным чувством неприязни и любопытства смотрела я на приехавшего всесильного владыку и размышляла о далекой своей Земле, где в разных странах в различные эпохи прорывались к власти негодяи, омрачившие страницы истории. Властные императоры, лукавые фавориты и узурпаторы, обожествленные фараоны и недостойные своего бога папы, сладострастные султаны и злобострастные инквизиторы, всякие фюреры бесноватые или чванливые, пенословные или нарочито молчаливые. Все они ханжески вершили кровавые злодеяния во имя "святых идей" и "общего блага" в немых застенках, на эшафотах, виселицах или гильотинах, в газовых камерах, в холодных и тесных бараках, губящих безысходностью людей под номером в лагерях, окруженных колючей проволокой с пропущенным по ней электрическим током. Или на краю рвов, вырытых перед расстрелом самими осужденными.