Доноры за доллары
Шрифт:
Она еще минуту поплакала и сказала:
– Меня Штейнберг попросил проследить за вами. Он велел не брезговать никакими методами и вызнать все, что касается вас, вашей работы и даже вашей личной жизни. Пока вы болели, это было нетрудно. К тому же ключ вы мне сами дали.
– А чем он объяснил вам такой странный подход к работе с персоналом? Какими-нибудь новомодными теориями менеджмента имени японца Токомото?
– Нет, – шмыгнула носом Инночка. – Он сказал, что вы на подозрении в каком-то криминальном деле и я просто обязана ему помочь во всем
– И вы так легко согласились?! Подумать только, я, кажется, пригрел на груди змею!
– Он не просил. Он велел.
– А вы послушались? Вы что, его раба? Или вам просто не дают покоя лавры Павлика Морозова?
– Нет, – помотала она головой, и крупные слезы опять полились у нее по лицу. – Он пригрозил, – едва слышно произнесла она.
– Чем? Пыткой?
– Прекратите язвить! – нервно вскрикнула она. – Ему есть чем мне угрожать.
– Что за тайны, вы не можете мне сказать?
Она покачала головой.
– Ясно, – сказал я. – Не хотите – как хотите. Надеюсь, у вас были достаточно веские причины. Он что, грозился вас уволить? Я бы, например, на вашем месте сам уволился после подобного предложения. А с вашими данными вы могли бы найти работу и получше.
– Дело вовсе не в этом, – запальчиво сообщила мне Инночка. – Дело в том, что...
Она посмотрела на меня и, видимо, решила, что мне доверяться не стоит. Поэтому она опять замолчала.
– Ладно, – благосклонно сказал я. – Не будем об этом, если вы не хотите. Скажите мне одно: это вы украли у меня из стола карточку?
– Я, – опустила она голову.
– А почему именно ее? Он вам сказал, какую надо?
– Нет, просто он просил меня приносить ему все сколько-нибудь подозрительное. Я спросила, что делать, если вы хватитесь пропажи. Он ответил, чтобы я не беспокоилась – об этом он сам побеспокоится. А карточка этого больного и была чем-то подозрительным: последняя запись в ней сделана задолго до того, как вы у нас появились.
– И куда вы ее дели, исполнительная вы моя? Штейнбергу отдали?
Я в этом и не сомневался.
– Так, и что мне теперь с вами делать? Сжечь на костре или руку отрубить, как воришке?
Она вздрогнула и с ужасом уставилась на меня.
Я смотрел в ее заплаканные ореховые глаза и думал о том, как мало, оказывается, я знаю об этой девушке, с которой проработал бок о бок уже столько лет. Посмотришь на нее – такая декоративная, безобидная. А поди ж ты...
– Ладно, давайте сделаем так. Штейнбергу ничего не говорите. Продолжайте делать вид, что следите за мной. Рассказывайте ему что хотите. Только перед этим советуйтесь со мной, идет? А за то, что вы порушили мои планы, я вам запрещаю пользоваться моим компьютером. – Разговаривая с ней, я все время сбивался на покровительственный отеческий тон, и мне это самому не нравилось.
Она с изумлением посмотрела на меня и ничего не ответила. Развязав ей руки, я выпроводил ее за дверь и постарался успокоиться.
Если карточка у Штейнберга, это значит, что я не увижу ее теперь точно. Единственным
Теперь придется все начинать с начала. Почему так долго нет новостей от Чехова?
Не успела утихнуть суета с прибытием генерала, как снова весь санаторий стоял на ушах. После того как были уничтожены следы пребывания не самых лучших клиентов – для вывоза мусора, оставленного ими, пришлось нанять специальную машину, – номера верхнего этажа были набиты нужными мелочами, в ресторан наняли еще одну смену поваров, и все замерло в радостном ожидании.
Оно не затянулось надолго. Через три дня, как и было обещано, к подъезду «Сосновой шишки» прибыл кортеж из трех «Фольксвагенов», набитых битком оптимистичными людьми европейского вида. Шумной и пестрой толпой эта отнюдь не цыганская компания бодро взобралась на крылечко, по дороге щелкая фотоаппаратами и истерически улыбаясь. Тем временем бойкие мальчики в национальных костюмах резво расхватали багаж и унесли к черному ходу.
На крыльце, как водится, их встречала верхушка в полном составе. Козлов стоял впереди и старался улыбаться шире, чем европейцы. Остальные смотрели на них во все глаза и тихо отпускали остроты в адрес иностранцев, комичных, на взгляд исконно русского человека.
Церемония встречи дорогих гостей проводилась с синхронным переводом гнусавого, как на грех, толмача, которого Зосимову пришлось выписать из МГИМО.
Сам Зосимов стоял и психовал, ловя косые взгляды сотрудников и слащавую услужливость главного. Он внутренне поздравлял себя с тем, что ему удалось хотя бы уговорить заведующего не устраивать этого цирка с проститутками в кокошниках и с хлебом-солью.
Козлов же между тем заключил в горячие русские объятья своего иностранного партнера – Отто Ланберга.
– Здорово-здорово, очкастая каланча! – совершенно неимпозантно вопил Козлов, отвешивая троекратный поцелуй по русскому обычаю.
Бедняга Отто в растерянности косил светлым глазом в стоpону своих спутников, смущенно отводящих глаза.
– Здравствуй, – почти совсем без акцента ответил Ланберг, вытаскивая из кармана платок и вытирая щеки.
Козлов сделал вид, что ничего не заметил.
– Ну, гости дорогие, проходите, располагайтесь, не побрезгуйте! – заголосил Козлов с интонациями продавщицы пирожков.
Толмач вздрогнул, словно проснулся, и изрек:
– Welkome.
После этого вся ватага наконец просочилась внутрь и стала подниматься по лестнице.
– Куда? – окликнул иностранцев один из распорядителей. – Лифт же!
Иностранцы испуганно переглянулись и вопросительно посмотрели на толмача, который достаточно путано им что-то втолковывал.
– No, no! Thаnk’s! Thаt’s only two flor, – улыбчиво объяснил один из гостей, а толмач добавил от себя, что господа говорят, что они не настолько стары, чтобы самостоятельно не подняться на второй этаж.