Доноры за доллары
Шрифт:
Оглядевшись, щелкнул зажигалкой и поджег занавески. Посмеиваясь, вышел из квартиры.
Не мог он все просто так оставить!
Он ехал в метро, не зная, куда и зачем. Поток мутных мыслей переполнял его сознание.
Очнулся он, увидев здание клиники. Кирилл рассмеялся.
«Раз пришел, надо зайти», – решил он, хотя не понимал, зачем ему теперь это.
Патологоанатом Власов склонился над Головлевым и проверил, потерял тот сознание или вообще умер. Власов боялся своей силищи. Он был не такой, как некоторые. Он просто молчал.
Порывшись в карманах
– Драпать задумал? Ну-ну, – ласково сказал Власов, засовывая документы на место.
Потом методично, палец за пальцем, разжал кулак Головлева и извлек из него ручку кейса. Отойдя немного в сторону, раскрыл кейс и полюбовался на деньги. Потом взял в одну руку чемоданчик, другой ухватил Головлева за ногу и потащил его к мужскому туалету.
Там, к счастью, никого не было. Власов затащил Головлева в одну из кабинок, бережно усадил на унитаз и плотно прикрыл дверь. После этого зашел к себе в каморку, припрятал чемоданчик и поднялся в кабинет главного, держа в толстых пальцах листок.
Постучал и вошел.
– Вот, Борис Иосифович, написал, – пробасил он, переминаясь с ноги на ногу.
– Ну, голубчик, давайте подпишу, – прищурился Штейнберг и подмахнул листок одним росчерком перьевой ручки.
Протягивая листок Власову, он сказал, грустно улыбаясь:
– Что ж, мне очень жаль, что вы нас покидаете. Вы были неплохим специалистом и дисциплинированным работником.
Штейнберг встал и пожал Власову руку.
Еще не дойдя до своего этажа, Воронцов понял, что в клинике только что произошло нечто из ряда вон. По коридорам бегали медсестры, возбужденно кричали, то и дело мелькали люди в форме. Кирилл с замиранием сердца стал подниматься наверх, потом не выдержал и побежал. Заворачивая за угол, он с размаху налетел на каталку и опрокинул ее.
Кирилл замер на месте, с ужасом узнавая в лице мертвой знакомые черты. Он схватился за голову руками и страшно закричал.
К нему подскочили медсестры и попытались увести, взяв под руки. Он с неистовством вырвался и подбежал к телу Людмилы. Схватив труп, он стал трясти его за плечи. Голова мертвой девушки билась о линолеум.
Тут подоспели милиционеры, схватили его за руки и, вывернув локти, оттащили в сторону.
– Муж? – спросил лейтенант у стоящего поодаль врача.
– Сослуживец, – пожал плечами тот.
В это время из кармана барахтающегося Кирилла выскользнул кортик.
– Ого, – сказал один из милиционеров, поднимая нож. – Холодное оружие...
Кирилл молчал и конвульсивно дергался, пытаясь освободиться из рук стражей порядка.
– Ладно, и этого тоже нужно взять с собой, – махнул рукой лейтенант. Воронцова увели.
– Так, приступим к опросу свидетелей, – сказал лейтенант, открывая блокнот.
К моему приходу в коридорах клиники было буднично пусто и тихо. По дороге меня перехватил Штейнберг. Борис Иосифович был взбудоражен и, не сказав ни слова, потащил меня к себе в кабинет, чуть не оторвав рукав моего пальто.
– Представляете, Ладыгин, до чего все дошло! – заикаясь от волнения, сказал он, едва за нами закрылась дверь его кабинета. – Они уже убивают прямо в клинике!
– Ну, что
– О чем вы говорите, Ладыгин! Еще ни разу в жизни мне не приходилось слышать, чтобы в солидной клинике персонал расстреливали из пистолета среди бела дня!
Это было уже любопытно. Он продолжал:
– Убиты Лямзин и медсестра. Оба – выстрелами в упор, в голову. Представляете?
Я поднялся, собираясь немедленно позвонить Чехову.
– Куда вы? Их тела уже увезли. И этого увезли, анестезиолога, Воронцова, кажется. У него что-то с психикой случилось, а к тому же у него нож нашли. Что делается, Ладыгин? Может быть, вы мне объясните?
– Объясню, Борис Иосифович, в свое время объясню. А теперь разрешите мне пойти, а то может быть и поздно.
– Идите, – раздосадованно махнул он рукой. – Если вас будут останавливать на проходной, не удивляйтесь – мне пришлось усилить охрану.
Я позвонил Чехову, предварительно узнав, куда увезли анестезиолога. Через полчаса мы уже шли по коридорам районного отделения милиции, в котором нам нужно было найти офицеров, принимавших участие в этих событиях. Чехов очень быстро разузнал все.
Опрос свидетелей показал, что подозреваться могли только двое из тех, кто присутствовал в этот момент на территории клиники: один из пациентов и посетитель, его родственник. Пациент пропал, пропал и его посетитель. Вполне могло быть, что это и не имело никакого отношения к делу, но больше подозрительных лиц в то время не обнаружили. Кроме этих двоих, с территории клиники в это время вышел только один человек – уволившийся по собственному желанию патологоанатом Власов. Его уже разыскивают.
Чехов выслушал все это внимательно, поблагодарил лейтенанта, ведущего дело.
– Как говорится, горячее, совсем горячо! – сказал мне он. – Дела нешуточные. Я пока не знаю точно, что произошло, но могу предполагать, что бандиты сцепились между собой. Может быть, заказчики почувствовали, что эти люди в клинике засвечены, а потому решили обрубить хвосты. Не думаю, чтобы такое преступление было по зубам патологоанатому: он не гангстер, чтобы иметь оружие. А вот эти двое мне кажутся именно нашими с тобой старыми знакомыми – напарничками-инкассаторами. Жаль, что их сразу не стали разыскивать. Думаю, что они немедля понеслись с доброй вестью к руководству. Вот там бы мы их всех и накрыли. А теперь – у них есть фора, и неплохая. А затеряться в Москве... Жаль, что эти олухи не удосужились как следует осмотреть место происшествия – народу набежало куча, и что-либо интересного найти не удалось. Еще остался один интересный моментик – нас с тобой пригласили поприсутствовать на допросе этого Воронцова. Что он за птица – пока не ясно. Но что-то он знает – это факт.
Но допрос Воронцова ничего не дал. Он явно был не в себе, и это приходилось учитывать. После недолгой и бессвязной беседы было принято решение отправить его на психологическую реабилитацию, а уж потом подвергать допросу.
Немного разочарованные, мы покинули отделение, взяв с руководства слово держать нас в курсе всех событий. Нам обещали периодически отчитываться о ходе следствия, что еще раз подтвердило мои подозрения в том, что Чехов – фигура более известная, чем он то хочет показать.