Дорога гигантов
Шрифт:
— Я так же уверен в том, Роджер, как и ты, и оттого скорбь, о которой я только что тебе говорил, еще ужаснее. Но, несмотря на все, кто-то выйдет из борьбы победителем, и этот кто-то — душа Ирландии. Она начинала уже меркнуть, Роджер, она начинала исчезать. Наши либералы волочили ее по английским собраниям. О’Коннель, Парнелль, Редмонд заставили ее утратить среди бесплодной парламентской болтовни культ действия — сурового, возрождающего, освобождающего. Время компромиссов прошло. Нужно, чтобы время от времени народ обновлял свой союз с вековым идеалом... Когда я только что говорил тебе о пророчестве Донегаля, — не зря делал я это. Для тебя, для меня пророчество Донегаля, может быть, только символ. Для душ простых, умерших уже восемь веков назад, для душ, которые завтра пойдут навстречу смерти, повторяя слова этого пророчества, оно — действительность, более живая, чем ты, чем я, которые обречены на то, чтобы через немного часов стать лишь прахом. Нам ли, Роджер, тебе ли презирать эти простые души? Они, эти нищие духом, так ясно видели правду в тюрьмах Германии. А ты, Роджер, ты поддался обману; над тобой насмеялись; а они поняли, что ружье, которое хотят вложить им в руки, не предназначено для освобождения их родины. Они сразу почуяли западню, а ты в нее попал. Правы были они, эти нищие духом, не ты. Вот почему в будущий понедельник, в час пополудни, когда я буду лежать здесь, прижимая рукою это старое сердце, готовое разорваться от восторга и дикой боли, — ружья моих добровольцев будут приветствовать в Дублине час, в который назначено исполниться священному пророчеству.
Сэр Роджер приподнял голову.
— Я буду с ними, милорд.
Граф д’Антрим грустно поглядел на него.
— Увы, Роджер. В этом ты ошибаешься. Не будешь, не можешь ты быть, среди них.
— Не буду среди них?
— Знаю, то, чего я от тебя требую, ужасно: смерть, смерть под черным саваном, на подлой веревке, вместо смерти славных борцов, — с небом в очах. Но я знаю, ты принесешь ту жертву, какую я на тебя возлагаю, принесешь для блага этой родины, которую и ты любишь превыше всего.
— Милорд, что вы говорите! Мне страшно!
— Страшно, Роджер, но неизбежно. Слушай и пойми. Твое присутствие среди наших солдат было бы в глазах наших врагов доказательством существования союза между нами и Германией. Прошу тебя, не усмотри в моих словах какой-то ребяческой ненависти к Германии. Мои личные симпатии должны умолкнуть, когда затронуты интересы моей страны. Если бы я считал, что в данный момент Германия может сослужить нам службу, не было бы у союза с нею более горячего защитника, чем я. Но я считаю, что в данное время такой союз мог бы только нас скомпрометировать. За какие-нибудь несчастные маузеры, бросаемые им, как подачка, ирландцы не отрекутся от великой нравственной силы, какая заключена в том, чтобы самим свергнуть угнетателей. Нагой и безоружный вышел Давид против Голиафа и поразил его, потому что это было предвещено Господом, — чтобы Давид победил. Но если бы он и был побежден гигантом, закованным в железо, — такое поражение покрыло бы его не меньшей славой, чем одержанная им победа. Та борьба, которую мы начинаем, не должна быть принижена до уровня какого-нибудь восстания мароккского племени, подстроенного агентами Вильгельмштрассе.
— Что должен я сделать? — сказал сэр Роджер, и еле слышен был теперь его голос.
— Ты ляжешь здесь спать, постараешься почерпнуть во сне силы, которые понадобятся тебе для твоей Голгофы. Сегодня, до зари, Ральф отведет тебя в Трали. Не нужно, чтобы знали, что ты был здесь, и что мы виделись. В Трали ты пойдешь к тем, свидетельство которых, по твоему мнению, будет иметь цену в глазах английского правосудия. Ты скажешь им о причинах твоего возвращения и о том, что с нашей стороны было бы безумием рассчитывать на Германию. Ты сделаешь все это возможно лучше. Ты не забудешь прибавить, что ружья, которые Германия нам посылает, она посылает, лишь рассчитывая нас скомпрометировать. Повторяю, ты сделаешь все возможное, чтобы уменьшить то зло, какое причинил нам твой страх.
— Исполню.
Граф д’Антрим поглядел на него.
— Дай мне твою руку, Роджер, — сказал он в сильном волнении.
Сэр Роджер поцеловал протянутую ему стариком руку. Тот глухо простонал.
— Роджер, Роджер, какая это страшная вещь — долг, и как трудно его распознать! Вот мы здесь, в этой комнате, двое, и никогда не было ни у кого из нас иной мысли, как только о благе нашей родины... И смотри, с какою силою мы столкнулись...
Он качнул стоявший на столике рядом со стаканом звонок. Сэр Роджер поднялся, пошатываясь. Вошел Ральф.
— Вы дадите сэру Роджеру комнату, — сказал граф. — Он должен быть в Трали не позднее пяти. Я рассчитываю на вас, Ральф, вы разбудите его вовремя и проводите туда.
Ральф и Роджер вышли. Я оставался в течение пяти минут один с графом. Он закрыл глаза. Исчезло на этом недвижимом лице всякое выражение. Не осталось даже и слабого следа тех усилий, которые он только что делал.
Ральф вернулся, погасил электричество. В комнате, освещаемой лишь ночником, стало опять совсем темно.
Он подошел, взял меня за руку, ощупью подвел меня к двери.
— Ральф, — раздался слабый голос графа.
— Сейчас, ваше сиятельство, сейчас.
Мы были в коридоре. Ральф знаком пригласил меня хранить молчание.
— А теперь, — сказал он очень тихо, — идите спать. Нужно выспаться. Бессонны будут грядущие ночи. Нужно теперь спать, чтобы быть в силах их вынести.
Жестом он показал мне на следующий этаж над темным сводом лестницы. Необыкновенно ласковая улыбка на секунду озарила его четырехугольное лицо.
— Берите пример с нее. Она спит.
В эту ночь, 23 апреля, была сделана основательная брешь в запасах шампанского леди Арбекль. С десяти часов танцевали. За стол сели около часа. Было уже около трех.
За ужином собралось человек сорок. На леди Флоре было лиловое бархатное платье, на Антиопе — черное бархатное, слегка перехваченное у бедер поясом из серебряных трилистников.
Мы слушали, что говорил комодор Розель Тауэр. Он командовал морской базой в Трали и теперь передавал подробности дела, которое уже два дня волновало общественное мнение.
— Значит, этот транспорт имел определенное намерение выгрузить свой арсенал в бухте Трали? — небрежно спросила леди Флора.
— Совершенно верно, сударыня. Впрочем, его командир очень быстро сознался в этом. Экипаж не оказал никакого сопротивления ни тогда, когда мы предложили ему подчиниться формальностям осмотра, ни тогда, когда истинный характер груза был выяснен. У офицеров и матросов был угрюмый и решительный вид людей, которые стоят лицом к лицу с неприятной обязанностью и которым хочется поскорее с нею покончить.
— Во всяком случае, комодор, — сказал Реджинальд, — что была за странная идея — отправить этот корабль в Куинстоун! Если бы вы просто задержали его в порту Трали, у экипажа не было бы возможности его взорвать.
— Это не идея, дорогой мой, но приказ от Адмиралтейства, — приказ этот был дан, как только Адмиралтейство узнало о захвате «Од», — так называется этот транспорт. И я повиновался приказу. «Од» был взорван в тот момент, как входил в порт Куинстоуна, причем весь экипаж предварительно и в полной безопасности был спущен в шлюпки.