Дорога из пекла
Шрифт:
Мне самой, помнится, одна африканская «мадам» в набедренной повязке, с болтающимися до пояса оттянутыми многочисленными детьми грудями, заехала по затылку какой-то кочергой, когда я еще на пятом курсе университета в составе спасательских сил ООН принимала участие в эвакуации сомалийских племен из района жестокой засухи… А я всего-то и сделала, что вырвала у нее из рук огромный глиняный сосуд, который она волокла с собой в самолет. Самолет и так не мог увезти всех за один рейс, не до посуды было, знаете ли. Только что утих жестокий ветер, не дававший добраться до отдаленного оазиса в пустыне, и каждую минуту он мог подняться опять… А взлетать в условиях песчаной бури – это все равно, что прыгать с Останкинской башни с зонтиком. Или без зонтика – разница небольшая…
Поэтому напоминание Грэга об этике поведения с терпящими бедствие были отнюдь не лишними. Ох как хочется каждый раз от аргументов логических, словесных перейти к более весомым аргументам… Может ли Григорий Абрамович быть уверен, что мы помним тот закон из неписаного, но свято уважаемого нами Кодекса первых спасателей: «У каждого есть право на смерть»…
Я помню, очень удивилась, когда впервые узнала о том, что устав спасательской службы запрещает применение физической силы к лицам, собирающимся совершить самоубийство… Их можно уговаривать, отвлекать их внимание, убеждать, просить и все что угодно в том же роде, но хватать и вязать полотенцами – категорически запрещено уставом… Впрочем, каждый спасатель имеет возможность в этом случае забыть о том, что он спасатель, забыть о всех на свете уставах и руководствоваться только указаниями своей души – подсказывает она тебе, что ты должна просто и грубо оттащить самоубийцу от края крыши, например, – бери и тащи… Но потом получишь взыскание за нарушение устава…
Тем временем Григорий Абрамович расставлял свои «полки» на «поле боя».
– Каждый из вас возьмет под наблюдение одного из командиров групп, попавших под подозрение. Получается на каждого по одной группе, включая, конечно, меня… Оля возьмет ростовцев, у нее есть среди них знакомые, ее появление среди них будет вполне оправдано… Игорь присмотрит за волгоградцами, Александр Васильевич – за новосибирцами. За собой я оставлю москвичей… Старайтесь держаться поближе к своим группам, следите за их контактами. Один из них должен рваться к лагерю, его-то и нужно засечь… В лагерь его не пускать ни в коем случае. Если он не будет подчиняться или решит от вас попросту убежать, разрешаю применить оружие на поражение… Кстати, оружие будете носить теперь ежедневно, а не только – на спецоперации. Теперь вам всем по табелю положено.
Григорий Абрамович вздохнул и поднял обе ладони в знак того, что сказал все, что считал нужным, – инструктаж закончен.
– Каждый продумывает действия самостоятельно, – сказал он. – Решения принимает сам, времени на получение от меня разрешения сделать очередной шаг у вас не будет… Шагайте самостоятельно, если вообще ходить хотите научиться… Теперь все – отдыхайте, пока садиться будем, на земле сразу суета начнется… Мне тоже еще много о чем подумать нужно…
Он отвернулся к иллюминатору. Рассмотреть там ничего было невозможно, поскольку летели мы очень высоко, а на небе сегодня были легкие облачка. Легкими они кажутся, если смотреть на них с земли. А когда летишь чуть выше – это нагромождение белых гор и ущелий – пейзаж, конечно, занимательный, но только для новичков, потом привыкаешь и просто перестаешь обращать внимание… Даже раздражает порой эта нереальность, иллюзорность громоздящихся за стеклом и изменяющихся на глазах белых облачных гор, которых на самом деле не существует…
…Может быть, причиной тому ранний звонок Григория Абрамовича, который разбудил меня ни свет ни заря, может быть – нервное напряжение из-за новостей, которые он мне сообщил, но я, минут пять посмотрев на проплывающие под нами горы облачной ваты, попросту задремала и проснулась уже, когда самолет начал снижаться и вынырнул из-за нижней кромки облаков…
– Едрена-матрена! – сквозь сон донесся до меня возглас Кавээна, и я поняла, что увидел он что-то достойное этого возгласа.
Я с трудом открыла глаза и взглянула в иллюминатор… Мы летели низко, и поначалу просто трудно было понять – что под нами…
Впереди горизонт застилала сплошная стена тумана, за которой ничего нельзя было рассмотреть… Мы летели тоже в тумане, но гораздо более редком. С трудом, но можно было различить, что там внизу, на земле… Я видела огромные черные пятна, но не узнавала даже характер ландшафта – что это? поле? луг? лес?..
Ну, конечно же – лес! Если быть точной – гарь, образовавшаяся на месте леса… на мгновение показывалась, например, отдельно стоящая дымящаяся сосна и тут же пропадала из поля зрения… Изредка встречались островки зелени, по краям окаймленные поблескивающим сквозь дым пламенем… какая-то извилистая лента, чуть более светлая по окраске, тянулась сквозь черное пространство по земле, делая плавные повороты то в одну, то в другую сторону. Я не сразу догадалась, что это лесная река, по берегам которой сгорели только верхушки деревьев, а нижняя крона, расположенная близко к воде, осталась зеленой, только сильно подсохла, словно осенью…
Несколько черных прямоугольников, беспорядочно разбросанных на берегу этой обгоревшей лесной реки, не могли быть не чем иным, как небольшой деревушкой, выгоревшей дотла, сквозь дым можно было различить поблескивающий огонь на догорающих бревнах…
Под нами был мертвый лес… Лет пятнадцать-двадцать понадобится, чтобы на выгоревших лесных массивах вновь появилась зеленая поросль. Люди, возможно, вернутся сюда и раньше, но они уже не узнают свои родные места – огонь сжег все, что могло только гореть, и жизнь уйдет отсюда на долгие годы… Птицы и звери неохотно возвращаются в сгоревший лес, пока он не начнет с годами зализывать свои раны, нанесенные ему огнем…
А люди… У многих из них просто нет иного выхода, как возвращаться на пепелище, восстанавливать свое жилье и наблюдать, как год от года подрастает заново все то, что сгорело за день…
Чем ближе мы подлетали к стене дыма над фронтом пожара, тем сильнее становился в салоне самолета запах гари… Я уже начала различать в дыму стену огня, который стлался извилистой линией по верхней кромке леса, а затем увидела, что фронт представляет собой полосу огня шириной метров пятьдесят и за ним отдельными факелами пылают высокие сосны и какие-то лиственные деревья… Сосны можно было отличить от остальных деревьев, поскольку крона у них особенная, расположена вся вверху, лиственные же породы горят все одинаково, и сколько ни старайся, не отличишь березу, например, от дуба или осины, дым и огонь скрывают все отличительные признаки. Просто понимаешь по форме факела, что горит высокое лиственное дерево…
Поднявшись повыше, самолет пересек линию пожара, и мы сразу оказались в чистом воздухе. Очевидно, навстречу распространению пожара дул легкий ветерок и сносил весь дым туда, на выгоревшую сторону… Временами направление ветра менялось, и я успела увидеть, как огромный клубок дыма оторвался от дымовой стены, из которой вынырнул наш самолет, устремился к земле и накрыл копошащиеся в непосредственной близи от фронта пожара фигурки людей среди поваленных деревьев…
Самолет пролетел над ними, и стала ясна цель их усилий. Поперек направления движения пожара пролегла широкая просека, которую вспахивала мощная землеройная техника… Даже с самолета вспаханная полоса казалась широкой, на земле она выглядела, наверное, еще более внушительной… Но мне с высоты было в то же время отлично видно, что усилия лесных пожарных не увенчаются успехом. Они явно не успевали преградить путь огню…
Значительно правее, если смотреть по направлению нашего движения, огонь вырвался далеко вперед и находился фактически уже за спиной пожарных… Через вспаханную полосу ему, конечно, не перебраться, но пламя обойдет просеку с правой стороны и заставит пожарных в очередной раз отступить перед огнем…
Самолет повернул немного левее, и фронт пламени ушел из зоны обзора из моего иллюминатора… Я сидела справа по борту, и теперь в поле моей видимости возник слегка задымленный, но все же хорошо различимый городок на горизонте. Я хорошо разглядела церковь и какую-то высокую кирпичную трубу, из которой шел густой белый дым, постепенно сливающийся с дымом лесного пожара…