Дорога к людям
Шрифт:
Скорбь о погибших! Слава погибшим! Захватив первые узкие плацдармы, наши бойцы закреплялись, выдерживая яростные контратаки противника до высадки новых наших десантов, пока наконец саперы не наводили на Днепре понтоны и не открывали путь с берега на берег резервным полкам и дивизиям. Леонид писал в том же году:
Сапер тримае смерть в руках И з нею роз мовляе, Мов то його одвiчний фах, Мов iнших вiн не знае. ...I каже смерть у слушну мить До того бiдолахи: Коли ти, хлопче, хочеш жить — ЗгуляйИ играл, бился сапер со смертью в шахматы за жинку и детей, за давнюю радость, за счастье былых дней, каким «кiнця немае».
Играл он честно — и выиграл.
Сапер тримае смерть в руцi, Вiн тут проклав дорогу — I в бiй нов нього йдуть бiйцi— Шукати перемогу!Итак, столица Украины. Там мы с Первомайским встретились с солдатами и офицерами Чехословацкого соединения Людвига Свободы, будущего президента ЧССР. Славянист, Леонид свободно разговаривал со словаками и чехами на их языке. Судьбы офицеров были необыкновенны. Иные бежали из Африки, другие, насильно забранные в германскую армию, минуя Прагу, пробирались в Россию и на Украину через горы и реки, третьи просто перебегали линию германо-советского фронта и присоединялись сначала к нашим частям, а потом — к бригаде Людвига Свободы.
Я расскажу о них отдельно, а тут лишь упомяну, что рядом со знаменем своим чехи и словаки с почетом поставили ларец с землей, взятой из-под села Соколово, памятного им по битве с фашистами и победе над ними...
— До сих пор я убил тридцать гитлеровцев, — восклицал поручик Франтишек Крал. — Нужно довести счет до ста.
Бригада Свободы дралась и за Харьков. У словаков и чехов тоже есть река Мжа. «Нам казалось, — признавались они, — что мы сражаемся на берегах своей реки!»
Подпоручик Рихард Тесаржик вел своих солдат в контратаку по льду Мжи. Против них — сорок огневых точек врага. Рядом с Рихардом упал насмерть сраженный пулеметчик. Тесаржик передал оружие соседнему солдату. Убило и второго. И третьего. А пулемет не умолкал. Он был теперь в руках офицера Тесаржика.
Леня писал тогда:
Од волжських хвиль до берегiв Днiпра Мiж падубiв вистелюве стежину, Осiннiх днiв давно забутий чар Колише душу... Щасливий ти? Щасливiвших немае! Ген — Киiв видно за Днiпром старим. Од волжських хвиль до берегiв Днiпра Лежать шляхи нескiнчевого бою. Ти iх пройшов, i Киiвська гора — Аж ось вона в диму перед тобою.Да, мы лежали тогда на левом берегу Днепра, на песке, и с тоской смотрели на ту сторону, на высокие холмы Киева, днепровский бульвар, на окутанный туманом памятник Владимиру, — это было в последние дни оккупации города фашистами. С нами был Павел Трошкин. Он снял столицу Украины в утренней дымке.
В отбитом от неприятеля городе мы бродили по изуродованному Крещатику, видели израненное взрывом здание гостиницы «Континенталь», где, сказали нам горожане, был банкет с генералами и офицерами вермахта, и большинство их не уцелело от взрыва заложенных незаметно зарядов.
Пошли на квартиру к Леониду. Все, в общем, было на месте, только исчезло пианино. Пошли к соседям. Все в порядке. Соседи перенесли инструмент к себе, спасая от грабителей в грязновато-зеленой форме.
Уцелели от поругания и книги поэта, его обширная библиотека.
Университета он не кончал, а знал все славянские языки, немного и венгерский, — любимейший его из поэтов Европы был Шандор Петёфи, бывший солдат, актер, сын мясника. Его песня «Восстань, мадьяр! Зовет Отчизна!» стала революционным гимном. В дни восстания 15 марта 1848 года Шандор бился против реакционеров на
Сам Леонид, иронический, насмешливый по отношению к обывателям и недругам, был романтиком, революционером содержания и формы украинского стиха, хотя многие строфы его стихотворений, поэм, пьес перекликаются с балладами и песнями поэтов-классиков и всего украинского народа.
...Канун 1944 года. 31 декабря. Отчего-то я один за день до праздника оказываюсь в штабе танкового соединения Ивана Игнатьевича Якубовского (впоследствии маршала, возглавлявшего армии социалистических стран по Варшавскому договору). В своей книге Иван Игнатьевич — и это мне лестно — вспоминает о нашей встрече. Произошла она в штабном автофургоне, вечером, и в те же дни были у Якубовского военный историк, писатель Михаил Брагин, известинец Виктор Полторацкий, правдист Сергей Борзенко, Петр Павленко, Николай Денисов... Маршал рассказывал о том, как стал танкистом, как при штурме Харькова, разгромив одну из группировок неприятеля и добыв важные штабные немецкие документы, танки Ивана Игнатьевича ворвались с боем на ту площадь, где когда-то давно оглашался в присутствии молодых курсантов и самого Якубовского подписанный маршалом Михаилом Тухачевским приказ о присвоении им звания командиров танковых войск. Наши пути на фронтах нередко пересекались, соседствовали, — Сталинград, Курская дуга, Днепр, Фастов, Киев... Память у маршала удивительная. В той же книге «Земля в огне» он точно воспроизводит мой путь от осажденной Москвы, Одессы, Севастополя, Киева и так далее. Очевидно, беседа наша была тогда откровенной и сердечной. На следующее утро произошло то, что в моей корреспонденции было названо, как напомнил мне своей книгой Иван Игнатьевич, «Бог войны». Маршал цитирует: «В 8 часов 15 минут утра изба, в которой мы ночевали, стала трястись. Задребезжали стекла, зашевелились бревна. Можно было подумать, что мы в автобусе, и он, переваливаясь на выбоинах, катит во весь опор по ужасной, разбитой дороге, и водитель не щадит пассажиров. Все внутри ходило ходуном — стол, табуретки, кровать. В окна ударил багровый свет, и один из офицеров сказал:
— Большие барабаны начали бить...»
Это была слившаяся канонада тяжелой артиллерии и атаковавших танков Якубовского.
...Накануне ночью меня свалила с ног непонятная болезнь. Я весь горел. Тиф? Какой же тиф, если, полежав час, не больше, я, ковыляя, отправился догонять ушедших вперед Леонида и Виктора.
Последние взрывы. Город свободен. Встретившись чудом на улице, мы втроем нашли дом, где пожилая хозяйка согласилась сдать нам на короткий срок небольшую комнату с одной кроватью и топчаном. Мы отдали свой армейский паек хозяйке, зато в восторге были от ее картофеля, соленых огурцов, кислой капусты.
Отправили в Москву свои корреспонденции об удачном штурме Житомира. Напротив нашего дома жили две молоденькие сестры с родителями и братом-подростком. Встретились с девушками на улице. Были приглашены к ним вечером. Рассказали они о том, как родителям удалось укрыть их от охочих до девчат гитлеровских бестий, и я вспомнил семью врача в Орле, укрывавшего сына-подростка от немцев в платяном шкафу. Однажды сын вышел все же, оказался за городом, к нему привязался немецкий солдат, заставил копать могилу для расстрелянного партизана, мальчик отказался, гитлеровец избил его, но гордый, самолюбивый и смелый сын врача снова не подчинился, не оттого, что стыдно было ему копать могилу русскому бойцу, а не желал делать этого насильно.
Пришел домой бледный от унижения и злобы, и с той поры отец уже не выпускал его из квартиры до прихода наших войск. Все это рассказал мне в день освобождения Орла сам доктор.
...Квартира в доме напротив нашего была небольшая, но удобная. Угостив нас чаем, соскучившиеся по людям девушки предложили потанцевать. И Леонид, и Виктор, и я были не ах какие танцоры. К тому же испортился, к нашей радости, граммофон, однако мальчуган исправил что-то в нем, и раздались в украинском городе непривычные ему звуки аргентинского танго. С грехом пополам, едва касаясь ладонями платьев славных юных хозяек, мы топтались, сталкиваясь друг с другом, наступая партнершам на ноги, ликуя и страдая, как бы сказал Исаак Бабель.