Дорога к тебе
Шрифт:
— Так ты не будешь? — спросила Саманта.
— Чего не буду?
— Портить мамины работы?
Джек наконец врубился.
— Я и не собирался ничего портить. Я подумывал о том, чтобы закончить несколько картин из тех, которые Бен собирался выставлять.
— Она будет против.
— Да? Ты ее спрашивала?
— Так нехорошо говорить, — скривилась Саманта.
— Да что ты! Ну, раз твоя мать в коме, то есть мы не можем у нее ничего спросить, значит, мы не можем и знать, чего она хочет. Нам только известно, что она хочет провести эту выставку.
Саманта неопределенно хмыкнула — это, очевидно, должно было означать, что сомнений у нее нет.
— Но Бен говорит, что выставку нельзя отложить, так что же нам тогда делать?
— Некоторые картины закончены. Их можно выставить.
«А если твоя мать так и не придет в сознание или, того хуже, умрет? Получается — или сейчас, или никогда», — хотел сказать Джек, но все же сумел сдержаться.
— Знаешь ту картину в галерее, на которой изображены рысята на поваленном дереве?
— Конечно, знаю, — презрительно сказала Саманта. — Все, кто здесь бывал, ее знают. Она много лет висела в гостиной. Это мамина любимая.
— Правильно, — почувствовав прилив уверенности, сказал Джек. — А ты знаешь, что я помогал ей ее писать? — Испепеляющий взгляд Саманты говорил о том, что она не только этого не знает, но и не верит ему. — Это было шесть лет назад. Мы с мамой бродили в горах неподалеку отсюда, а когда вернулись, то написали несколько картин, в том числе и эту.
— И что же нарисовал ты? — с иронией спросила Саманта. — Дерево?
Чтобы не потерять над собой контроля, Джек неторопливо засунул руки в карманы. Если бы на месте Джека был его отец, то он бы сейчас принял свои меры, чтобы стереть с лица Саманты насмешливую улыбку.
— Ты когда-нибудь рисовала дерево? — спросил он.
— Деревья все рисуют.
— Да ну? — Схватив Саманту за руку, Джек поволок ее к входной двери.
— Куда ты меня тащишь? — воспротивилась она. — У меня есть дела!
Он не отвечал, не оборачивался, не останавливался — до тех пор, пока они не оказались в лесу, прямо перед могучим мамонтовым деревом. Это была, конечно, не гигантская секвойя из тех, что растут дальше к северу, а обычное мамонтовое дерево, но и оно вполне сгодится.
Поставив перед собой Саманту, Джек положил руки ей на плечи и спросил:
— Ну, что ты видишь перед собой?
— Кору! — огрызнулась она.
— А что еще?
— Кору!
— Ладно, какого она цвета?
— Красного, — сказала она и педантично добавила: — Его ведь еще называют красным деревом.
— Что значит красного? Ярко-красного? Кирпично-красного? Красно-коричневого? Бордового?
— Я не знаю. Мне все равно.
— Если бы ты его рисовала, то какой бы цвет использовала? Ярко-красный? Кирпично-красный?
Не получив ответа, он сжал ее плечо.
— Темнее, — пробормотала Саманта.
— Красно-коричневый?
— Наверное.
— И только?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты бы нарисовала все дерево красно-коричневым цветом?
— Да! — отрезала она.
Джек
— А как насчет вот этого куска? Он ведь немного темнее. — Он передвинул палец. — А этот еще темнее. А этот кусок почти черный. Ты это видишь?
— Да, вижу.
— Если ты все дерево станешь рисовать только красно-коричневым, то не сможешь передать текстуру. — Он провел рукой по стволу. — Обрати внимание на форму этого куска — он сужается книзу. А еще видишь, какой он волнистый? А этот серповидный? Если все выполнить в одном цвете, потеряется их форма. — Он посмотрел вверх. — А вон там? Куда отбрасывает лучи солнце? Из-за него кора кажется оранжевой. Если ты все сделаешь красно-коричневым, то и это упустишь. А теперь посмотри на иголки.
— Я поняла.
— Все равно посмотри, — сказал Джек, повернув руками се голову. — Они пушистые, ярко-зеленые. Нет, пожалуй, при таком освещении скорее голубовато-зеленые. А там, куда попадают лучи солнца, оттенок становится теплее, почти золотистым. — Он помолчал. — Это иголки так хорошо пахнут или кора?
— Не знаю. Неужели я виновата в том, что не умею рисовать — одна из всей семьи?
Джек от удивления выпустил плечи Саманты.
— А то, что ты разбираешься в цветах, — крикнула она, отбежав на несколько футов, — еще не означает, что ты написал часть маминой картины! Если бы так было, то зачем бы она повесила ее в гостиной? Она с тобой развелась, вычеркнула тебя из своей жизни!
И, топнув ногой, она убежала, оставив Джека одного — с ощущением внезапной пустоты.
— Мой отец — полное ничтожество, — тяжело дыша, сказала Саманта. — По какому праву он здесь распоряжается? Он не может знать, чего хочет мама. Он не жил с ней шесть лет. Нет, больше! Это здесь он не был по крайней мере шесть лет. А может, и больше.
— Ну, Сэм, он не такой уж и плохой.
— Тебе с ним не жить. А за мной он все время следит, везде распоряжается, я даже не могу взять мамину одежду, потому что он все время там. Он говорит, что помогал маме рисовать, а когда я спросила, почему же тогда она нам об этом не говорила, ему нечего было ответить. Меня от него уже тошнит. Когда он здесь, я ничего не могу делать. Знаешь, чего он хочет? Он хочет, чтобы я заткнулась. Чтобы я была такой же молчаливой и послушной, как Хоуп. Но я не Хоуп. И не буду такой, как Хоуп!
— Не думаю, что он этого хочет. Он тебе когда-нибудь об этом говорил?
— И не скажет. Но я и так знаю. Я же вижу, как он смотрит на нее и как на меня!
— Мне показалось, что он приятный мужик.
— Это он хотел таким показаться. Это только игра.
— Но он, кажется, действительно беспокоится о твоей маме.
— Конечно! Потому что, если ей не станет лучше, ему придется заниматься нами, а значит, руки у него будут связаны. Чего ты так его защищаешь? Ты ведь и половины о нем не знаешь. Тебе бы стоило познакомиться с женщиной, с которой он встречается, с Джилл.