Дорога китов
Шрифт:
Была уже зима, снег, кружась, налетал со Снефела, от холодов земля вылиняла, выцвела - на сером под серым небом чернели только остовы деревьев. Даже море было аспидного цвета.
– Снег выпал, - напомнил я.
– Пожалуй, он уже слишком глубок, и лошадей невозможно спустить вниз.
Я не стал напоминать, что уже говорил об этом несколько недель тому назад, когда сделать это было легче.
В ответ ни звука, только стук да шорох стана, да шипение огня - дрова слишком сырые. При Халлдис такого не случалось.
Гудлейв пошевелился и сказал:
–
Предложение не из приятных. Фрейдис была странная женщина. Честно говоря, многие считали ее вельвой - колдуньей. За все пятнадцать лет жизни я ни разу ее не видел, хотя до ее хутора был всего день ходьбы вверх по ближним предгорьям. Там, на горном пастбище, она присматривала за лучшими жеребцами и кобылами Гудлейва и была в этом весьма сведуща.
Я подумал обо всем этом и о том, что даже если она хорошо подготовилась, там не хватит корма для лошадей на суровую зиму, а зима обещала быть суровой. Для животных, да и для нас двоих тоже.
Я сказал об этом вслух, но Гудлейв только пожал плечами.
Я подумал, что, может быть, лучше будет, если пойдет Гуннар Рыжий, и об этом тоже сказал. Гудлейв опять пожал плечами, а я посмотрел на Гуннара Рыжего, но тот сидел у очага, делая вид - так мне показалось, - что слишком занят своим кожаным ремешком, и даже глаз не поднял.
Так что я приготовил мешок и выбрал самую крепкую лошадку. Я размышлял, что бы такое привезти Фрейдис, когда Гуннар Рыжий явился на конюшню и там, в теплых шуршащих сумерках, несколькими словами все напрочь порушил:
– Он послал за своими сыновьями.
Вот тебе на! Гудлейв помирает. Его сыновья Бьорн и Стейнкел вернутся оттуда, где воспитывались, чтобы вступить в наследство, а от меня можно... избавиться? Похоже, он надеется, что я погибну, и это уладит все затруднения.
Гуннар Рыжий, конечно, видел, как мысли пробежали - будто собака за кошкой - по моему лицу. Но молчал, неподвижный в вонючей темноте, словно кусок точильного камня. Лошадь запыхтела и топнула копытом; зашелестела солома, и единственное, что я смог придумать и сказать, было:
– Значит, вот откуда такие чудеса. А я-то дивился...
И Гуннар Рыжий угрюмо улыбнулся.
– Нет никаких чудес. Он послал весть в соседнюю долину. А я отправил Крела и Длинноносого на веслах в Лагарсфел, чтобы весть дошла до Рерика.
Я тревожно глянул на него.
– А Гудлейв знает?
Гуннар покачал головой и пожал плечами.
– Он теперь мало о чем знает. А даже если узнает - что он может сделать? Он и сам, может быть, так поступил бы, когда бы ему об этом сказали.
– В сумраке лицо Гуннара было темным, непроницаемым. Но он продолжал: - Снежная дорога не так уж плоха. Лучше, чем оказаться здесь, когда прибудет Рерик.
– Если ты так думаешь, сам и поезжай, а я останусь, - с горечью заметил я, ожидая услышать в ответ насмешки и ворчание.
Но к моему удивлению - как мне показалось потом, к нашему общему удивлению, - Гуннар положил мне руку на плечо.
– Лучше не надо, парень. То, что придет с Рериком, будет похуже отмороженного носа.
Я похолодел и поневоле спросил, о чем он. Его глаза блеснули в темноте.
– Эйнар Черный со своей братией, - ответил он, и то, как он это произнес, сказало мне все, что я хотел знать.
Я рассмеялся, но даже и сам услышал, как вымученно.
– Если только он прибудет.
Я посмотрел Гуннару в лицо, а он посмотрел на меня, и мы оба согласились, что это - вопрос. Потому как это все равно, что белый медведь: кому-то принадлежит, кому, неведомо, а хлопот с ним не оберешься. Весть может не дойти до моего отца. А даже если и дойдет, он может не обеспокоиться.
Тут отец мой крякнул, словно получил крепкого тумака под ребра. Однако его обиженный взгляд заставил меня устыдиться этих слов.
Потом я сказал ему, что за кражу меча Бьярни совесть меня не грызла. Ни за уйму соли и прочих припасов, которые мне казались необходимы. К черту Бьорнсхавен. К черту Гудлейва и к черту обоих его сыновей.
На это мой отец ухмыльнулся.
Взять меч Бьярни было делом самым скверным, потому как меч - не та вещь, которую можно запросто взять. Дорогая вещь, и больше того, меч - знак воина и человека состоятельного.
Пусть греки в Константинополе (они именуют себя ромеями, а сами говорят на латыни) полагают, что все норманны - даны, а все даны сражаются в кольчугах и вооружены мечом. На самом же деле у большинства из нас есть только сакс, рабочий нож длиной с предплечье. Таким можно зарезать курицу или выпотрошить рыбину - или убить человека.
И владеть им нужно отменно. Ибо кольчуга слишком дорога для большинства, и всякий хороший удар может оказаться смертельным, коль не уклонишься от него, а коли отбиваешь - отбить надобно так, чтобы лезвие твоего драгоценного сакса не получило зазубрин.
Стало быть, меч - вещь волшебная, богатая вещь и знак воина, и, стало быть, с ней шутки плохи, но я был в ярости и снял меч мертвого Бьярни с крюка в доме, пока Гудлейв хрюкал и пускал ветры во сне. Утром я ушел пораньше, прежде чем он заметил, что меч исчез.
Бьярни, конечно, заметил, но я заключил с ним односторонний мир и еще помолился большому широколицему Тору, чтобы тот пособил. А к этому я добавил молитву Одину; разумный поступок - обратиться к тому, кто провисел девять ночей на Мировом Древе ради мудрости. А еще - молитву Иисусу, Белому Христу, который висел на дереве, подобно Одину.
– Это хорошо, вполне правильно, - заметил мой отец, когда я рассказал ему.
– Помощи богов никогда не бывает слишком много, даже если эти последователи Христа - странное племя, твердящее, что не будут сражаться, но при этом они вполне способны поставить воинов и острую сталь. Что касаемо меча - ну что ж, Бьярни он не понадобится, а Гудлейв не станет возражать. Обратись к Эйнару. После того, что ты совершил, он позволит тебе взять этот меч себе.