Дорога Короля
Шрифт:
— Ах вот как! Тогда спасибо, господин мой! — И Яблочко рысью устремился вперед.
Гоблины, которых теперь собралась целая толпа, двинулись за ним. И последний захлопнул за собой дверь.
Коротышке оставалось только ждать. Ему показалось, что из-за двери доносится какой-то грохот, но от волнения в ушах у него так шумело, словно огромные волны прибоя били о берег, сотрясая даже кости его черепа.
Прошла целая вечность, прежде чем дверь снова распахнулась и гоблины стали выходить в коридор. Коротышка совсем скорчился в своем убежище, старясь стать как можно меньше. Если они его сейчас здесь обнаружат,
Гоблины толпой проследовали мимо, весело болтая и мерзко хихикая. Многие их возгласы были Коротышке понятны.
— Сперва пошли выпьем эля, самого лучшего, сваренного матушкой Падальщицей! — крикнул Дроннг, пребывавший явно в наилучшем расположении духа. — А потом хорошенько выспимся — и будем вполне готовы насладиться праздничным обедом, приготовленным Смагой, верно?
— Верно! — поддержали эту чудную идею остальные.
Не успели смолкнуть пронзительные вопли гоблинов, как Коротышка ринулся к двери. Странно, но руки его ничуть не дрожали, когда он потянул засов в сторону и чуть-чуть приоткрыл дверь. Проскользнув в образовавшуюся щель, он сразу же закрыл дверь за собою и попытался разглядеть впереди выход наружу и крыльцо за ним. Но тщетно: ни двери, ни крыльца видно не было.
Он находился в довольно большой комнате с кирпичными голыми стенами, освещенной сальными свечами, вставленными в отвратительный канделябр, лапки которого извивались каким-то страшным образом — точно конечности человека под пыткой. Догорающие свечи испускали мерзкую вонь. На полу, между плитами, блестевшими и, похоже, только что вымытыми, пролегал желоб, вроде водосточного. Возле стены стояла всякая кухонная утварь. А посреди комнаты возвышался огромный, грубо сколоченный деревянный стол, покрытый черными пятнами. На столе лежали ножи, кухонные и мясницкие. Ножи тоже явно только что вымыли: они так и сверкали.
Коротышка поднял глаза чуть выше, пронзительно вскрикнул и потерял сознание.
Он пришел в себя, лежа на полу в луже собственной блевотины. Холод пронизывал его до костей; зубы так и стучали. Открыв глаза, он снова уперся взглядом в то, что висело над столом на здоровенном крюке, вбитом в потолок: это был Яблочко, голый и страшно побелевший.
Рот у него был открыт. Оттуда торчал серый язык. Глаза были мертвые, немигающие и совершенно сухие. Живот у мальчика был вспорот и пуст — гоблины свалили его внутренности в стоявшее рядом ведро. А в другое ведро они весьма заботливо сцедили большую часть крови убитого.
— Я совсем не это имел в виду, Яблочко! — услышал Коротышка чей-то плаксивый голос в тишине. Потом понял, что это его собственный голос. — Я не хотел твоей смерти. Честно, не хотел!
Он с трудом встал на четвереньки, потом, пошатываясь, выпрямился. Ноги и руки слушаться отказывались; он чувствовал себя настолько же выпотрошенным, как висевший перед ним труп. Медленно-медленно сквозь туман в голове пробивалась ясная мысль: так вот где кончается их служба! И жизнь. Жизнь каждого из детей, когда-либо попадавших в замок. Завтра гоблины счистят мясо с костей, отнесут на кухню, и повар Смага станет его готовить, отдавая приказания детям-поварятам: добавить тех или иных специй, полить соусом, выложить на блюдо,
Если гоблины узнают, что Коротышка обо всем пронюхал, то, вполне возможно, за первым праздничным обедом вскоре последует и второй. А впрочем, его плоть они могут замариновать и подавать по кусочкам в виде закуски. Да еще и каждый постарается проявить при этом собственное остроумие.
Нет, пожалуй, до этого все-таки не дойдет. В ведре все еще полно воды… Коротышка тщательно вымылся, вымыл свою рубаху и пол вокруг. Он, видно, мылся чересчур старательно и невольно разбередил раны, полученные во время «урока». Боль напомнила ему о той цене, которую приходится платить за чрезмерную болтливость. Ничего, на сей раз он будет молчать. Постарается как можно лучше выполнять свою работу, не станет причинять никакого беспокойства гоблинам и еще… еще…
А что еще?
Ну что же ты, идиот! Ведь все это означает, что нет никакого мира Зеленых Листьев!
— Прощай, Яблочко, — прошептал Коротышка и выскользнул за дверь.
Потрясенный до глубины души, он вряд ли соблюдал хоть какую-то осторожность. К счастью, никто из гоблинов ему не встретился, а зал, где гоблины обычно пировали, находился далеко от детских комнат. Здесь шум попойки был едва слышен. Почти все дети уже спали. Видимо, он пробыл в той мясницкой довольно долго.
Добравшись до знакомого коридора, Коротышка ускорил шаг. Во всяком случае привычное логово уже недалеко, никто его вроде бы не заметил, сейчас он проскользнет в спальню, натянет на голову одеяло и окажется наконец наедине с собой. А завтра, когда их, как всегда, поднимут громкие звуки трубы и старшие дети разойдутся по рабочим местам, он постарается придумать, как им избежать жадных гоблинских пастей.
У входа в детскую горела свеча, но внутри было совершенно темно. Черная раззявленная пасть входа напомнила Коротышке о том, что он видел в потайной комнате. Мальчик остановился и опустил плечи, весь дрожа.
— Нет! — тихонько проныл он. — Пожалуйста, не надо!
Вдруг в спальне блеснул огонек. Коротышка отшатнулся и чуть не упал. Сердце у него готово было выскочить из груди.
Навстречу ему шла Пискля. Рубаха, которую она второпях набросила на себя, казалась бледной подвижной тенью. Ее ноги, руки, лицо — все светилось белым светом.
«Но только этот свет живой!» — подумал вдруг Коротышка ни с того ни с сего.
Было видно, как на горле Пискли бьется кровь в тоненькой жилке. Широко раскрытые глаза девочки внимательно смотрели на него. В них переливались алмазы слез.
— Коротышка! — выдохнула она. — Где же ты был? Я так боялась за тебя, что не могла уснуть. С тобой ничего не случилось? Ты здоров?
Он стоял, как истукан, и молчал.
Она подошла к нему и сжала его руки в своих.
— Ты совсем замерз, — сказала она. — Холодный как лед. В чем дело? Что случилось, Коротышка?
— Какая разница? — хрипло, с трудом прошептал он. — Какое это теперь имеет значение?
— Для меня — имеет! — вся вспыхнув, возразила она, и ему показалось, что от ее щек, залитых румянцем, и жарко горящих глаз исходит тепло и переливается прямо в его душу.