Дорога на Берлин
Шрифт:
Подъехал "виллис". Из него выпрыгнул майор Дорошенко. Огляделся. Увидел лес, пограничные казармы, столб - черный с желтыми полосами - и вдруг... расхохотался.
А Слюсарев внимательно пригляделся к Дорошенко.
Подошел ближе. Негромко сказал, прикладывая к шапке руку:
– Имею честь поздравить вас, товарищ майор! Германия! - И улыбнулся.
– Спасибо, товарищ! - сердечно ответил Дорошенко, и они попали через границу - офицер и солдат.
Все было торжественно и буднично
Лежала перед воинами Германия... в снегу... в лесу...
– Вот она! - сказал Слюсарев. - Берлога!.. - и, покрутив головой, засмеялся. - Дошли-таки!
– Нет еще! - тихо ответил Дорошенко. - Берлин. Моабитштрассе, сто семнадцать.
...Германия.
Лихая батальонная кухня вскачь несется через границу... выносится на перекресток в Шверине и останавливается. Ездовой удивленно и радостно озирается на островерхие, черепичные крыши.
– Ишь ты! Германия! - произносит он. - Это какой же ихней губернии город будет?
– Берлинской! - отвечает регулировщица.
Все засмеялись вокруг.
Вся улица запружена грузовиками, фургонами, российскими конными обозами, двуколками, автолавками Военторга... Мы вошли в Германию прочно и основательно.
– Ага! Берлинской! - удовлетворенно сказал ездовой, хлестнул мерина, и кухня вскачь понеслась по берлинской дороге...
Мимо столба, на котором надпись: "На Берлин"... мимо домов, охваченных пламенем.
– Горит Германия?..
...Горит Германия.
Пылающие дома кажутся прозрачными.
Нутро выворочено и охвачено огнем.
Горят пузатые комоды, прусские шифоньеры, двуспальные кровати, сейфы, магазины...
Над куполом большого здания - вероятно, гостиницы - ежится в огне большой круглый земной шар. На нем орел. Он когтит землю. Но уже пылают его крылья... скрючиваются в огне когти... С шумом падает вниз, на мостовую, круглый шар и рассыпается головешками.
Из пылающего дома выбрасывается полубезумная старуха немка. Она прижимает к груди клетку с попугаем. Красноносый попугай испуганно орет: "Хайль Гитлер!"
Горит Германия...
Идут по улице Дорошенко и Автономов.
– Надо тушить пожары! - озабоченно говорит корреспондент.
– Тушить? - усмехается Дорошенко. - А Сталинград? А Воронеж? А моя хата? Нет, душу мою не потушить!..
– А пожары надо тушить!.. - твердо повторяет корреспондент.
...К Ивану Слюсареву и его товарищам подбегает пожилой немец крестьянин. Он бессвязно кричит что-то, непонятно, что.
Подбегают еще немцы, и один из них торопливо, но по-русски объясняет:
– Мы просим убить Ганса Мюллера... Мы просим убивать его, дать нам одолжение.
– Убить? - удивляется Слюсарев и вдруг, рассердившись, свирепеет: - А ты как же, фриц, мыслишь - мы сюда убийцами пришли?
Собирается толпа вокруг.
– Убейте его! - кричат по-немецки седые, растрепанные женщины и заламывают руки...
– Он бегает по улице, - объясняет немец по-русски, - и поджигает наши дома.
– Зачем? - хмурится Слюсарев.
– О, зачем? - всхлипывают женщины.
– Жечь не надо! - жестко говорит Слюсарев. - Довольно. Пожгли вы. Всю Европу пожгли. Будет! Где он?
– Вот он, вот он! - кричат на всех языках немцы.
Неподалеку мрачно стоит грязный, седой, всклокоченный немец в рваной соломенной шляпе. Смотрит исподлобья.
Увидя обращенные к нему взоры русских солдат, вытягивается, как только немцы умеют вытягиваться, мгновенно деревенея и превращаясь в автомат.
Потом он зачем-то начинает раздеваться. При этом он бормочет что-то бессвязное. Ничего нельзя разобрать.
– Он что же, сумасшедший? - догадывается Слюсарев.
– Да, да! - кричит немец. - Но он опасный сумасшедший. Он сожжет весь город, а нам отвечать за него. Убейте его, пожалуйста, битте!..
Слюсарев посмотрел на них на всех и вдруг захохотал.
– Ага! Теперь вы просите уничтожить ваших сумасшедших? А что ж вы сами-то раньше не связали да не убили вашего главного сумасшедшего Гитлера, а? А выпустили его мир жечь... А теперь... Эх, вы!.. - И он брезгливо трогает плечо маньяка. - Ну ты, пойдем, что ли!..
...Рассеивается дым...
Через главную площадь Шверина медленно и молча идет колонна.
Это - советские дети, освобожденные из лагерей смерти, из рабства, из "экспериментальных" клиник...
Истощенные, измученные, с лицами уже не детскими, бледными и бескровными - молча идут они на сборный пункт, где ждут их машины.
А на тротуарах так же молча, словно застыв, стоят бойцы и офицеры майоры, полковники, даже генералы. Стоят и вглядываются в бледные ребячьи лица, ищут своих.
И Дорошенко стоит тут же. На его каменном лице не заметно волнения. Только глаза с тоской и надеждой ищут, ищут, ищут одного среди тысячи...
И взволнованный Автономов тревожно следит за движением его взгляда больше, чем за колонной...
А дети идут, идут...
Вдруг нечеловеческий вопль вырывается из толпы офицеров:
– Вася!..
Какой-то пожилой майор бросается к колонне, выхватывает сына и прижимает, плача и ликуя, к своей груди...
На минуту смешалась колонна...
Кто-то закричал, заплакал...
Застыв, стоит Дорошенко.
И вот снова идут и идут дети... Их много, но нет среди них одного Юрика...
...Прошла колонна...
Осунувшийся и словно еще более постаревший Дорошенко медленно идет по улице.