Дорога на Берлин
Шрифт:
— Ольга, — сказал Мирович тихо и повелительно, — приходите завтра в полдень к Неве, где балаганы стоят. Я должен сказать вам много, так много, что вы и не мыслите.
Он протянул ей руку. С изумлением она ощутила, что рука у него узкая и мягкая, как у женщины. Порывисто склонившись, он поцеловал ее пальцы.
— Я приду, — сказала она одними губами.
Оставшись одна, Ольга долго бродила по набережной, подошла к балаганам. Там стоял визг и хохот, под звуки флейты и барабана взлетали качели; шуты, кривляясь и приплясывая, зазывали публику. Притти или нет? Посоветоваться с Катериной? А может, совсем не рассказывать
Утром проснулась свежая, и решение пришло само. Она тщательно оделась и, словно не замечая внимательных, вопрошающих взглядов Катерины, вышла из дому.
Но вечером она все рассказала ей. Ока не утаила ничего, ни бурных речей Мировича, ни своего смятения.
Катерина выслушала ее, не проронив ни звука. Потом жестко сказала;
— Что же ты, девушка, замуж за него пойдешь, либо, как в столице, амантом сделаешь?
Ольга даже вскрикнула от обиды.
— Ну, не сердись, душенька, — ласково притянула ее к себе Катерина. — Молода ты еще, вот что! Молодой квас, и тот играет. Не лежит мое сердце к этому гвардейцу: не даст он счастья тебе, погубит тебя, горемычную. Бешеный он, видать, и в любви, и в карьере, а так жить нельзя.
— Не властна я уже, — тихо произнесла Ольга.
Лицо Катерины потемнело.
— Молчи! — Что знаешь ты об этом? Да ежели и любит он тебя, разве ж каждому, кому полюбилась, отдать себя? Этак я Крылова зачем гнала? Он тоже, как видывал меня, ровно хмельной делался. А как же Алексей Никитич? Хуже он, что ли?
Ольга потупилась.
— Не хуже. Нет, гораздо лучше! Добрее… И умнее, должно. Но он какой-то… аккуратный чересчур… чинный.
Катерина улыбнулась.
— Девкам все нужно, чтобы им речи жаркие нашептывали. Они за слова любят, Ан, не в словах любовь. Иной и горе, и радость, и любовь в себе таит, иной же обо всем кричит.
Ольга упрямо покачала головой:
— А молчальника и вовсе не узнаешь.
— А ты сумей… Вот и господин Шатилов таков. И к тому же венчаться недолго, да бог накажет, долго жить прикажет. С мужем не все миловаться станешь. Иной любить умеет, а жить с ним невмоготу. А про Алексея Никитича сама знаешь: чистое золото.
— Да всегда ли золото нужно?
Катерина всердцах встала и вышла из комнаты.
Глава вторая
Ночной разговор
Ехать не хотелось, но делать было нечего. Эстафета, которую он вез, была срочная и деликатного свойства. Воронцов лично вручил ему ее и приказал вернуться с обстоятельным ответом. И теперь, сидя в раскачивающейся от быстрой езды легкой бричке, Ивонин старался не думать о Катерине и с усердием поддерживал разговор с молодым поручиком, напросившимся к нему в спутники.
— Вы, господин Щупак, для поручений были при графе Воронцове. Следственно, про многое наслышаны. Не скажете ли, что за предложение король Людовик недавно правительству нашему делал?
— Король французский в декабре прошлого года декларацию произвел, что дольше воевать, мол, незачем, ибо могущество Пруссии до крайней степени ослаблено.
—
— Российское правительство в ноте своей уведомило, что, понимая желание союзников своих, зело ослабленных войною, но напротиву того находя необходимым…
— Степан Андреич! Голубчик! Покороче! — взмолился Ивонин. — Этак до завтра не расскажете.
Щупак покраснел.
— Привычка-с! Единым словом: правительство наше ответствовало, что согласно мириться на той, однако, кондиции, чтоб король прусский существенно был ослаблен в своих силах.
— Значит, в Петербурге мыслят, что Фридерик еще недостаточно ослаблен? Так ли я вас понял, Степан Андреич?
— Именно так, Борис Феоктистыч! В ноте нашей прямо сказано было, что уменьшение сил короля прусского есть только кратковременное и такое, что если им не воспользоваться, то он усилится более прежнего.
— Здраво! Весьма здраво! — задумчиво сказал Ивонин.
Щупак котел было продолжать рассказ, но, покосившись на сосредоточенное лицо Ивонина, осекся и замолчал. Кони, казалось, без всякого усилия неслись вперед. Ямщик, ухарски держа в одной руке вожжи, напевал песню, сперва тихо, а потом, заметив, что господа прервали беседу, все громче.
Как и нынче вино По копейке ведро. Калина моя, малина моя! Как старуха пила, Старика пропила. Свово мужа пропила. Калина моя, малина моя!— Дозвольте и мне, в свою очередь, спросить вас, — робко проговорил Щупак: — каковы в нынешнем году военные действия в Пруссии происходили? Я в Петербурге про то мало наслышан. А, верно, что ни день, то новое предприятие.
— Побудете в армии, узнаете — усмехнулся Ивонин. — Для солдата день на день похож. А, впрочем, извольте, расскажу… В июле выступила наша армия из Познани под Бреславль. Фридерик остановился лагерем у Бунцельвица, откуда он мог как осаде Швейдница, так и Бреславля препятствовать. Лагерь был весьма укреплен: вокруг валы с глубокими рвами, перед валами палисад и рогатки, а перед ними еще три ряда волчьих ям. На валах — двадцать четыре батареи, перед каждой фугасы в землю вкопаны. К тому же местность в окружности была затоплена и преграждена засеками.
— И взяли сей лагерь? — не утерпел Щупак.
— Столь сильные укрепления решено было не штурмовать, а взамен того в сентябре нечаянным нападением был взят Швейдниц. Фридерик отправил в наш тыл кавалерийский отряд графа Платена. Прорвавшись к Познани, этот отряд разорил наши запасы. Для борьбы с Платеном выслана легкая кавалерия под начальством генерала Берга, а более его помощника, подполковника Суворова.
— Это не родственник ли Василью Иванычу?
— Сын… Он Платена вспять обратил и тем позволил графу Румянцеву повести методическую осаду города Кольберга. Этот же город есть главная цель нынешней кампании. Заняв его, мы обеспечим свой фланг и сможем вновь на Берлин наступать — уже не для налета, а чтобы надолго завладеть им. Потому Фридерик весьма сильную крепость в Кольберге устроил, двенадцать тысяч гарнизону там держит и беспрестанно в помощь ему диверсии предпринимает.