Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
— Я, честное слово, не пью.
— Вадим, он тебя боится, — говорит миловидная женщина в очках (очевидно, жена капитана) и осторожно толкает Полонского локтем в бок.
— Чего ему бояться? За одним столом сидим. Выпей, Сергей, сколько можешь. Праздник у нас. Первый за всю войну.
Мне не выпивать, а есть хочется. Лиля ко всей прочей закуске положила мне на тарелку солидный кусок консервированной колбасы, а я не знаю, можно ее так есть, куском, или разрезать? Можно есть одну или обязательно с картошкой и огурцами? Нож я держу в правой руке, про это читал в книжках, а вот после того как что-либо отрежешь,
Но что за люди, эти Полонские! Что за друзья у них! Через минуту-другую они словно уже забыли обо мне, а может, умышленно это сделали, дав мне возможность поесть. А то, что я зверски голоден, видно было сразу.
Майор рассказывал о поездке в Америку, где он принимал, какое-то имущество, но я плохо слушаю его, боясь что-либо уронить на скатерть.
— Ты скажи, Вадим, почему до сих пор в пехоте? — неожиданно прерывает майора профессор. — Ведь ты строитель, и сам бог велел служить тебе в инженерных войсках.
— Так уж получилось, Николай Иванович, — капитан закуривает новую папиросу. — В дивизию народного ополчения я пришел рядовым. В этом же звании лечился в госпитале после первого ранения. Затем по воле кадровиков попал на армейские курсы младших лейтенантов, получил под начало взвод, воевал. Опять госпиталь, резерв офицерского состава, снова взвод, плюс лейтенантское звание, потом рота. Вот и вся моя военная карьера. — Полонский грустно и как бы виновато улыбается, глядя на своего профессора.
— Может, мне похлопотать в Главном инженерном управлении? — спрашивает полковник.
— Спасибо, профессор. Привык к новой должности. А война не особенно разбирает, кто, например, полковой инженер, кто ротный командир. Довоюю на этой должности. Теперь и до победы недалеко.
Разговор перекидывается на последние вести с фронтов. Мои собеседники, оказывается, знают многое из того, что не сообщается в сводках, и чутье подсказывает, что нужно уйти. Но куда? Я в чужой квартире. На улицу, вот куда!
Осторожно встаю со стула, но полковник замечает это.
— Сергей, спустись, дорогой, вниз. Там машина у подъезда стоит. Попроси у водителя мой портфель. В нем «резерв верховного командования», — полковник щелкнул пальцем по порожней бутылке на столе.
— Николай Иванович, — жена Полонского с укоризной смотрит на профессора, — у нас тоже есть «резервы».
— Сбегай, Сережа, сбегай.
Когда возвращаюсь с портфелем, в коридоре меня встречает жена Полонского.
— Сережа, мы не познакомились с тобой. Меня зовут Мариной Петровной. Вот так, а теперь позволь я покажу тебе Коленькину комнату. Можешь располагаться там. Я постелила на диванчике. И книжки там сохранились. Коленькины любимые.
Не знаю почему, но Марина Петровна быстро показывает мне рукой на дверь в конце коридора и уходит.
Да, меня здесь ждали. На маленьком диванчике — свежая постель, на спинке стула — старенькая полосатая рубашка с короткими рукавами. Даже тапочки есть. Хорошо, что Нелли Максимовна постирала мне белье. Как бы я в грязном-то ложился на такую простыню.
Сажусь к окну. На подоконнике — стопка книг. Верхняя — «Остров сокровищ». Читал такую. Но как давно это было. Еще до войны. Скоро начинаю клевать носом, а ложиться на диван стесняюсь: гости еще не разъехались. Приседаю несколько раз и снова берусь за книжку, но
— Ты не куришь?
— Нет.
— Будущий идеальный мужчина. — Она улыбается, садится на постель. — Ты откуда родом, Сергей?
Я отвечаю. Зная, что она все равно спросит про семью, рассказываю про отца, колхозного бригадира, про мать, сестренку.
— А это вся квартира ваша? — спрашиваю в свою очередь Лилю.
Она вздыхает.
— Была вся наша. Да нас-то — Полонских — осталось двое. Вадим да я. Марина — она на своей девичьей фамилии. В сорок втором здесь умерли папа, мама, младшая сестра — Катенька, на Синявинских болотах погиб старший брат Евгений. Его жена и двое детей утонули при переправе через Ладогу, под Лугой убит Коленька, сын Вадима и Марины. Он жил в этой комнатке. Вот каким был сорок второй год для нас, Полонских.
Лиля прячет лицо в ладони, наклоняет голову к коленям и тихо плачет. Ее бы, конечно, надо успокоить, что-то сказать, может, обнять за худенькие плечики, но как я это сделаю, если она старший лейтенант медслужбы!
Вдруг она быстро встает с дивана, поправляет волосы, расправляет под ремнем гимнастерку.
— Сейчас я вернусь. Ты посиди, Сережа.
Лиля возвращается с бутылкой и стаканом в руке, наливает себе немножко водки, пьет одним глотком и закуривает снова.
— Сейчас у меня пройдет. Выпила — вот и расслюнявилась. А их служебных разговоров за столом я не люблю. Как выпьют — давай поступки начальства обсуждать. Пойдем, Сережа, я покажу тебе комнаты. Все они, кроме этих двух, в запустении, но ремонтировать, видно, после войны будем.
Я никогда не видел такой большой квартиры с хрустальными люстрами под высокими потолками; квартиры с полукруглыми вверху окнами, с медными ручками на дверях и выщербленной мозаикой паркета.
Все это выглядело когда-то солидно, внушительно, вселяло невольное почтение к хозяевам у всякого, переступившего порог.
— Вы здесь и родились?
— Вот в этой комнате. Здесь была мамина спальня. За два года до революции родилась, Сережа.
— Значит, ваши родители были богачи?
Лиля прислоняется спиной к косяку двери, закрывает глаза и негромко смеется. От прежнего кислого настроения у нее не осталось и следа.
— Развеселил ты меня, Сергей Кочерин. Конечно, они были люди не бедные. Из дворян. Наш папа и до революции был профессором университета. Он написал очень много книг, объездил почти весь мир и всю жизнь до последнего дня честно трудился. Заводов, фабрик, поместий, Сережа, у него не имелось. Вот так. А теперь пойдем в твою комнату, поговорить нужно. Именно мне, и именно с тобой.
Она садится на диванчик и опять закуривает.
— Сегодня вечером я уеду в свой укрепрайон. Меня подвезет туда профессор. С Вадимом мы за всю войну видимся первый раз. О нем мы и поговорим. Что такое Вадим Полонский? Между собой мы называли его человеком не от мира сего. Он честнейший, принципиальнейший и упрямейший из людей. На сделку со своей совестью никогда не пойдет. И, увы, иногда из-за этого страдает. Начальники его недолюбливали. Исключение составлял Николай Иванович, который давно хотел взять Вадима к себе в институт, на кафедру, но этот упрямец все время отказывался и шел строить дома, работал прорабом.