Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
Нелли Максимовна снимает сумку с противогазом, вешает ее на спинку кровати.
— Знаете, я уже поужинал.
— А я нет. У меня есть рыбьи головы и картошка.
— У меня — кусочек сала и сахар. И хлеб, конечно.
— Хлеб теперь и у меня есть. Так что давай устроим пир.
Она принесла из кухни картошку, принялась готовить ужин.
— А ты, Сережа, полистай пока альбомы. Там много моих театральных фотографий. Они в рояле. Там внутри, на струнах лежат.
Альбомы листаю не без робости. До чего же она была хороша!
— Нелли
— Нет. После смерти мужа я санитаркой в госпитале работаю, рядом здесь.
Поужинав, Нелли Максимовна стелет мне в углу и приказывает снять белье.
— Ложись и не разговаривай. Я тебя укрою одеялом, а сама выстираю белье, к утру оно высохнет. Оно ведь почти черное у тебя, Сережа. А у меня кусочек мыла есть.
— Вам же отдохнуть... — пытаюсь протестовать, но хозяйка перебивает меня.
— Сегодня я всю ночь буду дежурить. Налетов на город давно нет, но дежурство не отменяется. Все. Спи, мой мальчик, я пошла на кухню.
Она будит меня утром. В изголовье лежит выстиранное и отутюженное белье, на столе попыхивает паром чайник, комната по самый потолок наполнена солнцем, и даже черная от копоти старинная лепка по карнизу кажется не такой уж мрачной.
— Одевайся, Сережа, и посмотри на это чудо, — Нелли Максимовна, приоткрыв дверь в комнату, показывает на окно.
Одеваюсь, босиком подхожу к окну, открываю его и вижу чудо, о котором говорит хозяйка.
Чудо — это Ленинград. Израненный бомбами и снарядами, изморенный голодом и морозами, опаленный огнем, он был воистину велик и воистину прекрасен. Велик мужеством и доблестью своих защитников, прекрасен плодами человеческого гения и ранами, полученными в долгом и страшном бою с врагом.
Каким я видел Ленинград? Вот таким. Великие люди писали о нем, и разве смог бы я что-нибудь добавить своими словами к той красоте, которая открылась передо мной в то ясное, подернутое голубой дымкой июльское утро сорок четвертого года.
— Ты знаешь, Сережа, — Нелли Максимовна, стоя за моей спиной, мягко кладет руку на мое плечо, — в сорок первом мне предложили эвакуироваться вместе с одним детским садиком. Я поехала, но только до Ладоги. Дальше не смогла. Ну скажи, могла ли я оставить это чудо в беде? Не могла! Я вернулась, чтобы разделить судьбу своего города. Если бы враг убил его, то только вместе со мной.
В девять утра я попрощался с Нелли Максимовной у ворот госпиталя на Суворовском проспекте и направился к Полонским, дав ей слово, что, если капитан не оставит меня в своей квартире, обязательно приду ночевать к ней.
Но к Полонским я пришел лишь после обеда. Ходил по городу, нашел Смольный, посмотрел на него издали, побывал у Исаакиевского собора, на Дворцовой площади. Если бы не патрули, ходил бы до темна, но надоело показывать свои документы и без конца объясняться.
На стук мне открыла дверь стройная, коротко стриженная женщина с погонами
Без труда догадываюсь, что это сестра капитана, он рассказывал про нее в поезде.
— Входите, — женщина отступила в сторону, потом, обернувшись, крикнула в коридор: — Вадим, это к тебе!
Из комнаты справа вышел капитан Полонский. Но это уже какой-то другой капитан. В синей рубашке без галстука, в серых брюках он выглядел гораздо моложе, чем в форме. И проще, и доступнее. Нас уже не разделяла невидимая, но реально существовавшая грань военных рангов, утверждаемая даже формой одежды.
— Входи, входи, Сергей. Но он, Лиля, скорее к тебе, чем ко мне. Ведь ты жаловалась, что сидишь без кавалера.
Лиля неожиданно громко рассмеялась, оглядела меня с головы до ног.
— А что? Он мальчик — ничего. Только молод для меня. — Она притворно вздохнула. — Не смущайся, Сережа, мы все Полонские такие. Давай твою пилотку, вещмешок вешай сюда. И, пожалуйста, не робей.
— Я и не робею, — с трудом выдавливаю из себя первые пришедшие на ум слова, хотя столь необычный прием, конечно, огорошил меня.
— Проходи, Сергей, — капитан открывает дверь, пропускает меня вперед. Вхожу в комнату и замираю: там одно начальство.
Делаю попытку отступить, но дверь за мной уже захлопнута, и старший лейтенант Лиля легонько подталкивает меня к столу.
— Садись рядом со мной, вон твой прибор.
— О тебе, Сергей, разговор уже был, поэтому представлять тебя не нужно. — Капитан ободряюще смотрит мне в глаза. — Здесь все мои друзья. Женщины — сплошь медицина, включая мою супругу, мужчины — сплошь строители во главе с нашим профессором.
Полковник с седыми длинными, не как у всех военных, волосами хитровато подмигивает мне. Догадываюсь, что он-то и есть профессор.
Мой приход прервал разговор старых друзей, наверное, давно не видевшихся. Я чувствовал себя в полном смысле не в своей тарелке, хотя Лиля уже успела наполнить ее нехитрой закуской.
— Друзья мои, — полковник застегивает крючки на воротнике кителя, — наша компания пополнилась еще одним, самым юным гостем, фронтовиком. Предлагаю, как старший по возрасту, выпить за здоровье этого паренька, за его удачи в бою.
Я взял дрожащей рукой рюмку (когда и кто ее поставил — не видел), поднялся со стула, как это когда-то делал отец, чокнулся со всеми поочередно, но делал все это механически, как заводной. У меня никак не укладывалось в сознании, что профессор, настоящий живой профессор, да еще полковник, будет предлагать тост за мое здоровье.
Едва не расплескав водку, я бережно ставлю рюмку на место и осторожно опускаюсь на стул.
— А почему гвардия не пьет? — сидящий напротив меня мужчина в полувоенной форме с любопытством поглядывает на нетронутую рюмку.