Дорога неровная
Шрифт:
Группа была весьма живописно одета: в яркие болоньевые плащи, но под плащами — все теплые вещи, которые нашлись у путешественниц. Так что походили они на пузатеньких матрешек. Это смешило девушек, однако иначе бы замерзли. А погода между тем разгуливалась. Солнце светило ярко, казалось, что не так уж и холодно. Времени до начала демонстрации было много, потому брели к центру не спеша, с любопытством разглядывая дома, надписи на них. Этим своим любопытством и живописным внешним видом, ошалелыми от впечатлений глазами, они привлекали к себе взгляды людей.
Добравшись до улицы, где двигались праздничные колонны, пошли потихоньку по
— Девушки, откуда вы такие… летние? — поинтересовался молодой бородач, шедший параллельно им, но только по мостовой.
— Из Куйбышева.
— А здесь как оказались?
— Приехали к своим коллегам, в полиграфический техникум, да не успели, они уже ушли.
— Естественно, школьники и студенты всегда идут первыми, — кивнул согласно бородач, — потому им, несчастным, в праздничный день приходится вставать затемно. А вы давайте к нам в колонну, все-таки веселее будет идти.
Девушки переглянулись, не сговариваясь, шагнули с тротуара на мостовую. Оказалось, они попали в колонну научно-исследовательского института, в которой шли молодые парни, все без исключения бородатые — мода такая была у молодых ученых. Так что идти девчатам было весело и к тому же познавательно, ибо бородачи наперебой рассказывали историю каждой улицы, каждого дома, мимо которых следовала колонна, и ничего удивительного в том не было, потому что в Ленинграде не то, что дома, камни — история.
К полиграфистам попали только вечером — приглашены были на весенний бал, однако там девчатам было скучно: в ЛИПТе полно и своих девчонок, и ребята предпочитали танцевать с однокурсницами. Возвращались в общежитие пешком: хотелось увидеть ночной Ленинград, устали очень, зато когда добрели до Адмиралтейства, вдруг в небе вспыхнул праздничный фейерверк. Многие из них такого великолепного зрелища никогда не видели, и Шура — тоже, поэтому не удержались и закричали вместе с ленинградцами лихое «ура!»
Ленинградские полиграфисты организовали для гостей несколько экскурсий по городу, и они побывали на Пулковских высотах, в Эрмитаже, на Пискаревском кладбище, удивляясь не только необычной архитектуре города, его историческим местам, но и необыкновенной чистоте: Куйбышев все-таки грязноватый город, особенно весной, когда весь мусор вылазит из-под снега. И нигде не увидели и крошки брошенного хлеба: память ленинградцев о пережитой блокаде, о голоде генетически передалась и послевоенному поколению.
Между экскурсиями Шура выкроила время, чтобы побывать и у своих подружек по «Орленку». Они повели Шуру в Лавру Александра Невского — там один из священнослужителей обладал прекрасным голосом. Шура бывала в одном из соборов Куйбышева, и то потому, что находился он рядом со стадионом, где полиграфисты занимались — пришло же в голову кому-то такое: построить стадион рядом с церковью. Интересно было посмотреть на иконы, и больше никаких эмоций посещение собора у нее не вызывало. Но в Лавре она вдруг почувствовала, что церкви, погосты возле них, независимо от того, верит человек в Бога или нет, это — частица российской истории, малоизученная ее страница, и ее следует прочесть. Что-то необъяснимо торжественное поселилось в душе Шуры, когда она слушала церковное песнопение — шла как раз торжественная праздничная служба. С той поры она, бывая в незнакомом городе, всегда старалась бывать в церквах, сравнивая их убранство, и пришла к выводу, что церкви —
Отпросившись у Дмитриева, Шура решила разыскать дядю Василия, которого никогда не видела.
Ермолаевы жили в Рощино в полутора часах езды от Ленинграда. Увидев незнакомую высокую худощавую девушку на пороге своей квартиры, жена Василия фыркнула, сверкнула насмешливо глазами, хотела, видимо, что-то сказать язвительное, однако Шура ее опередила вопросом:
— Ермолаевы здесь живут?
— Здесь… — растерялась женщина. — А вы, собственно, к кому?
— К дяде Васе и к вам, если вы — его жена, — улыбнулась Шура. — Я его племянница, Шура. Я живу с мамой в Тавде, правда, сейчас в Куйбышеве учусь, а в Ленинград мы приехали всей группой. Вот я и решила съездить к вам, навестить, я же вас никогда не видела, и дядю Васю — тоже.
Василий Егорович, услышав незнакомый голос, выглянул в коридор, пригляделся к посетительнице и неуверенно спросил:
— Ты — Шура?
Девушка кивнула.
— То-то, вижу, взгляд знакомый — такой же сердитый да серьезный! Как у Паньки!
Шуру задело это слово, но девушка ничем не показала своего неудовольствия, тем более что дядя искренне обрадовался ее появлению. Жена тоже улыбнулась сдержанной улыбкой.
Вечером дядя повел племянницу по городку, но разговор у них почему-то не клеился: дядя начал выплескивать свое недовольство жизнью, женой, которая ему изменяет, не ценит его, потому что он — простой шофер, а она работает в поселковом клубе.
Шура молча слушала его, не зная, что ответить, тем более что уже слышала подобные речи. Людмила Леонидовна, жена дяди, моложе его лет на пятнадцать, и пока Василий Егорович бегал в магазин, коротко обрисовала их семейное житье: муж пьет, ее не любит, таскается по бабам, а самому за пятьдесят, седой, ценил бы, что она живет с ним, ведь и моложе его, и красивее (последнее подразумевалось само собой, потому что тетя не раз и не два бросила взгляд в зеркало на свое отражение), и образование у нее, и работает культработником… Девушка растерянно молчала, да и не ожидала Людмила Леонидовна ответа — ей просто хотелось пожаловаться на мужа, пусть, мол, племянница узнает, какой у нее дядя скверный, предполагала, наверное, что и Василий Егорович не утерпит, начнет жаловаться на жену.
— И чего ей надо? — бубнил Василий Егорович, шагая рядом с племянницей. — Я всегда хорошо зарабатывал, а после аварии меня на другую машину посадили, все время ломается, конечно, и денег нет. Подумаешь, принцесса! В клубе работает! Знаешь, — доверительно произнес в конце концов, — мы ведь и не спим вовсе. Я в одной комнате живу, а она — в другой. И сыновей против меня настраивает.
Шуре стало мерзко на душе: в Альфинске тетки все время друг на друга жаловались, а тут — дядя на свою жену, и уж совсем противно, что та хотела настроить Шуру против мужа. Девушка бросила взгляд на часы, пожалев, что не уехала днем, и придется теперь жалобы выслушивать весь вечер то от дяди, то от его жены… И лишь двоюродные младшие братья скрасили вечер. Они увели ее на озеро, взяли лодку и катались по озеру до темноты. Вернулись домой продрогшие, однако, довольные друг другом.