Дорога пряности

Ибрагим Майя

Пламя вспыхивает, вытравливая воздух из моих легких.

– Неправда, – выдавливаю я.

Но если так, почему я не могу сдержать слез?

– Ты ведешь себя так, будто уверена, что Афир мертв, но в глубине души веришь, что он жив. Доказательств обратного нет и не было.

Сердце замирает.

– Довольно, Амира. Я не хочу это обсуждать.

Она обхватывает мои дрожащие руки своими ладонями, теплыми, решительными. И это расстраивает меня больше, чем должно: младшая сестренка уверена там, где я колеблюсь.

– Ты боишься, что если возьмешься

его искать, то будешь вынуждена узнать его судьбу. А если он мертв, ты не знаешь, как справишься с болью, потому что так этого и не сделала по-настоящему. Ты вернулась к Щитам, притворилась, что ничего не случилось и не изменилось. Ты думала… ох, Имани! – Голос Амиры срывается, ранит мое сердце. – Ты думала, что, если не будет о нем горевать, значит, никогда его по-настоящему и не утратишь. Но разве ты не видишь? Если не скорбеть, можно его никогда и не отыскать.

Ее слова искажаются. На меня наваливается плотная темнота, словно холодный и давящий саван, вуаль смерти. Окутывает меня полностью, и я не успеваю опомниться, как оказываюсь дома, на залитом солнцем заднем дворе, и мне на три года меньше, и на сердце так легко, что оно парит. Я с мечом в руках отрабатываю стойки для экзамена, чтобы вступить в ряды Щитов; Амира, совсем юная, выщипывает бровки перед маленьким зеркальцем. Вскоре ей это надоедает, и она принимается плести венки из лаванды, растущей в саду.

– Принцесса Имани! – объявляет Амира, топает ко мне с венком в пальцах.

Я, вся потная и грязная, застываю на полувзмахе, но все равно наклоняюсь, чтобы сестра надела «корону» мне на голову. Афир, вернувшийся домой на предписанный отдых, помогает бабе объезжать новую лошадь и как раз шагает по дорожке к сараю что-то прихватить.

– Ах! – радуется Амира, взяв еще один венок. – А вот и наш будущий король.

Брат оглядывается, приподняв бровь, но замечает цветочную «корону» и торжественно опускается на одно колено.

– Имани, посвяти меня мечом. Как должно, – подзывает он меня.

Я закатываю глаза, слишком взрослая для этого ребячества, а потом все же хихикаю, мягко касаясь клинком широких плеч Афира. Сестра опускает венок ему на взъерошенные кудри.

– Славься, король Афир! – восклицает Амира, и я восторженно вторю.

Спустя пару минут показывается баба, вытирая вспотевший лоб краем клетчатой куфией.

– Афир, ты где? – зовет баба, оглядывая сад, где Амира водит по волосам тонкой расческой, а я вновь бьюсь с невидимыми врагами. Афир торопливо выходит из сарая с перекинутой через плечо уздечкой. Волосы брата по-прежнему украшает венок.

– Здесь, баба!

Тот округляет глаза:

– Что у тебя на голове, сын?

Мы с Амирой переглядываемся, раздуваем щеки, сдерживая смех. Медовые глаза Афира светятся озорством.

– Это по новой моде, баба. Разве не слышал? Все парни так делают. – Он чуть оборачивается, чтобы нам подмигнуть, затем как ни в чем не бывало проходит вдоль дома, насвистывая. А дорогой наш баба смотрит ему вслед в забавном замешательстве, почесывая жесткую черную бороду.

Воспоминание

скорее опаляет, чем озаряет. Печаль обжигает до самых краев, разбавленный смятением гнев ошпаривает их, заставляет свернуться внутри, и я знаю только то, что облегчение наступит, если кричать. И я кричу, страдальчески, до хрипа, вою в полумраке, пока Амира обнимает меня и уверяет, что все будет хорошо. Я кричу, пока легкие не начинают болеть, пока не сдираю горло, пока не оказываюсь на грани рвоты. Я кричу, пока перед глазами не начинают плясать мушки, пока не перестаю слышать себя. И когда я умолкаю, чтобы вдохнуть, воздух обжигает раздраженное нутро, и голова идет кругом. Я падаю навзничь, задыхаясь, плача. И тут в темноте раздается шаг.

Зал затапливает горчащей вонью пожара, гибели, она пропитывает кожу, одежду. Мои слезы иссякают, унимается даже дыхание. Если бы не запах, я бы задумалась, не мерещится ли мне все в таком состоянии. Но из-за него в голове бьется тревожный набат – здесь что-то проклятое, совсем рядом. В этом самом зале, с нами.

Вскакиваю на ноги, выхватываю кинжал. Амира спешит подняться следом. Я направляю сияющий меч на тени. Я все еще чувствую запах чудовища, но оно еще не показалось из мрака.

– Ей-ей, какой внушительный клинок.

Его голос острее меча. Странно чарующий. Наверняка это джинн, поскольку никакое другое чудовище не славится красноречием – и такой опасностью.

– Я тебя найду, а когда найду, то прикончу, – заслоняю собой Амиру. – Собирай сундук. Быстро.

Она опускается на колени, принимается неуклюже сгребать бумаги. Чудовище издает смешок, легкий и свободный, как ветер, что играет листвой оливы.

– Да еще и в руках ни много ни мало пресловутой Грозы джиннов. Так ты сестра Афира. Вполне предсказуемое развитие событий, с его-то мастерством. – Чудовище умолкает. – Сходство и впрямь поразительное.

Я дышу чаще – и, как никогда, задыхаюсь.

– Говоришь так, будто ты его знал.

– Знал, и очень хорошо.

Позади меня Амира перестает собирать вещи. Я бросаю на нее взгляд через плечо.

– Не обращай на него внимания. Он лжет, такова их натура.

Все джинны обманывают речами. Пытаются убедить, что они нам не враги, пусть целое тысячелетие исторических свидетельств говорит об обратном. Среди первых уроков, которые я усвоила как Щит, был и такой, что лучше отрезать себе уши, чем слушать словеса джинна. А еще лучше – убить его, не дав и шанса заговорить.

Здешний вздыхает:

– Как жестока ты в своем невежестве. Неужто веришь, что твой брат нашел сюда дорогу собственнолично? И по чистой удаче провел столько времени в моем жилище невредимым? Нет, мы с Афиром были друзьями. Он даже упоминал о тебе в наших беседах. Свою любимую сестренку Имани.

– Кончай лгать, – приказываю я. – Ты не знал нашего брата, ты лишь роняешь те крохи, которые подслушал в нашем разговоре, чтобы нас обмануть. Ты глупец, если думаешь, что это сработает.

Тишина. А затем спокойный, как летняя ночь, голос: