Дорога шамана
Шрифт:
Я слышал о людях, «трепещущих от страха». Теперь я точно знал, что это такое. Мне кажется, если бы нас не разделял стол, он бы шагнул ко мне.
– Лорд Тайбер! Я прошу вас сесть. Кадет Бурвиль, ты свободен. Возвращайся на занятия.
– Будь все это проклято, Стит, под угрозой карьера моего сына! И вся его жизнь. Я хочу знать правду. Всю правду.
– Его карьере ничего не угрожает, лорд Тайбер. Если бы Бурвиль сразу же доложил обо всем мне, я бы даже не думал об исключении вашего сына из Академии. Сейчас он восстановлен во всех правах, а в его документах не будет даже упоминания об этом случае. Вы удовлетворены?
– Нет! – рявкнул лорд Тайбер. – Меня удовлетворит только справедливость. И наказание для тех, кто напал на моего сына и похитил дневник со списком оскорблений и издевательств,
– Кадет Бурвиль, ты свободен! Почему я должен дважды повторять приказ? – Полковник Стит не мог направить гнев на лорда Тайбера и потому обрушил его на мою голову.
– Есть, сэр. Сожалею, сэр. – Я развернулся и вышел из комнаты.
У меня за спиной слышались громкие голоса. Даже после того, как я закрыл за собой дверь, спор не утих. Я прошел по коридору, свернул за угол и остановился, чтобы опереться о стену. Конечно же, увидев лежащего Тайбера, мне следовало сразу же отправиться к начальнику Академии. Теперь мне это представлялось очевидным, но в тот момент у меня имелись лишь подозрения и никаких фактов. Теперь я заработал письмо отцу с жалобой и отметку в документах, репутацию доносчика среди кадетов, принадлежащих к старой аристократии, и труса – среди кадетов из новой. Именно так ко мне относились Тайбер и его отец. Я промолчал, когда мог обелить его имя, опасаясь выступить против тех, кто его избил. И я не сомневался, что Колдер позаботится о том, чтобы рассказать всем своим друзьям, что я назвал имена, тогда как даже Тайбер промолчал. Я вернулся к занятиям, но до самого вечера ходил как в тумане.
В последующие дни Спинк, Горд и я разделили между собой позор доносчиков – нас часто тихонько освистывали или стреляли шариками из жеваной бумаги, когда мы занимались в библиотеке. Однажды я сидел в библиотеке один, и мне пришлось оставить книгу и тетрадь на столе, чтобы пойти поискать справочник. Вернувшись на свое место, я обнаружил, что вся моя работа разорвана в клочья, а на страницах книги нацарапаны ругательства. Настроение у меня было ужасным, поскольку пребывал в уверенности, что все оставшиеся годы в Академии будут отравлены ненавистью со стороны остальных кадетов. В то время как другие обзаводились дружескими связями на всю жизнь, я был вынужден довольствоваться лишь двумя близкими друзьями. К тому же один из них мне не слишком нравился.
Каждый вечер я писал письма дяде, как он того требовал, и часто получал ответные послания. Я был честен, как он и просил, и все же мне казалось, что я жалуюсь на свою судьбу. В своих письмах он советовал мне сохранять твердость и продолжать дружить со Спинком и Гордом, утешаясь мыслями о том, что мы действовали в интересах Академии и каваллы, рассказав о преступном нападении на Тайбера, но меня нисколько не утешали его ободряющие слова. Я чувствовал, что в любой момент могу стать жертвой мелкой подлости: кто-то незаметно бросит снежок, в котором будет больше льда, чем снега, или сломает мою модель в мастерской, или нацарапает непристойное слово на конверте моего письма.
Наши комнаты больше никто даже не пытался испакостить, поскольку сержант Рафет стал жестче следить за порядком, но это было слабым утешением. И все же я с нетерпением ждал записок от дяди, словно таким образом поддерживал связь с внешним миром. Я отправил письмо отцу с подробными объяснениями, а дядя заверил меня, что со своей стороны приложил все усилия, дабы просветить своего брата относительно подоплеки имевших место событий. Тем не менее вскоре я получил холодный ответ от отца. Он напоминал мне о моем долге, о необходимости быть честным и вести достойный образ жизни, чтобы не опозорить свою семью. Он обещал подробно обсудить эту историю, когда весной я приеду домой на свадьбу старшего брата. Кроме того, он написал, что мне следовало посоветоваться с ним, а не с его братом. Мой дядя никогда не был солдатом и потому просто не мог знать, как подобные вопросы решаются среди военных. Однако отец так и не сообщил, как мне следовало поступить, а у меня не хватило духу задать этот вопрос в следующем письме. Я решил не возвращаться к неприятному эпизоду.
Спинк тоже стал
Вероятно, в глубине души я уже давно не сомневался в авторстве посланий, поскольку сразу же спросил:
– И как там поживает моя кузина?
Он смущенно рассмеялся, сложил письмо и спрятал его в карман.
– Прелестна. Удивительна. Умна. Обворожительна, – покраснев, признался он.
– Странно! – воскликнул я и сразу же понизил голос. Посмотрев по сторонам, я обнаружил, что через два стола от нас сидит кадет, погруженный в свои занятия, больше в библиотеке никого не было.
На миг я позавидовал Спинку. От Карсины не было писем уже две недели. Я знал, что она может передать мне записку только во время визита к сестре, но мне казалось, что ее интерес ко мне слабеет. Моя зависть вдруг расцвела пышным цветом. Спинк познакомился с девушкой и понял, что она ему нравится. А он симпатичен ей. Я подумал о Карсине, и она вдруг показалась мне сомнительным откупом за поддержание деловых интересов моего отца и дружбы сестры. Неужели я ей действительно нравлюсь? А если бы мы встретились случайно, испытали бы мы взаимное влечение? И что я вообще о ней знаю? Тут я сообразил, что попал под влияние образа мыслей Эпини. Ее рассуждения о том, что она сама выберет себе мужа, несмотря на всю их привлекательность и новизну, были лишь пустопорожней болтовней и не имели никакого отношения к реальной жизни. Я не сомневался, что отец выбрал для меня самую подходящую жену, которая разделит со мной все жизненные трудности. Что понимает Эпини в мужчинах? Откуда она могла знать, каким должен быть хороший муж? И будет ли моя кузина примерной женой для Спинка, если он сумеет ее заполучить? Как она будет сочетать спиритические сеансы, стеклянные занавеси и прочие свои дурацкие пристрастия с жизнью на границе, когда ее муж станет по делам службы надолго покидать дом? Я отбросил завистливые мысли и обратился к Спинку:
– Я хотел поговорить с тобой об Эпини. Мне кажется, что следует рассказать дяде о ее увлечении спиритическими сеансами. Она может себе навредить. Ради блага самой Эпини он должен знать, чем интересуется его дочь, пока она не загубила свою репутацию. Что ты думаешь по этому поводу?
Спинк покачал головой.
– Это лишь приведет к ссорам между ними. Твоя кузина обладает сильным характером, Невар. И я не думаю, что от ее интереса к миру духов может быть хоть какой-то вред. Она прикоснулась к чему-то напугавшему ее, однако не отступила. Эпини написала, какими страшными были те два сеанса. Но она не сдалась, не запаниковала, а набралась мужества, чтобы вновь броситься в схватку и узнать, что произошло. А знаешь ли ты, почему она была так настойчива?
Я пожал плечами.
– Одна из «дорог к власти», о которых она говорила? Способ обрести сверхъестественное влияние на других людей?
Спинк обиделся так, будто речь шла о его собственной кузине. В его глазах заплясали искорки гнева, и он прошипел:
– Вовсе нет, идиот! Она говорит, что боится за тебя.Она… она сказала… – Он развернул письмо и прочитал: – «Я не знаю, с кем он сражается за власть над своей душой, но я не оставлю его одного». Так она пишет. А еще Эпини прислала длинный список книг, которые она пытается найти – сама она не может получить к ним доступа. Она просит, чтобы я поискал их в библиотеке Академии. В большинстве из них речь идет об изучении антропологии людей равнин, их религии и верований. Она убеждена, что женщина равнин зачаровала тебя или наложила проклятие, чтобы подчинить твою волю своей магии. – Он замолчал и сглотнул, а потом искоса посмотрел на меня, словно не хотел признавать, что играет со мной в глупую игру. – Она говорит… она пишет, что часть твоей ауры находится в плену в ином мире. И что ты, весьма возможно, даже не понимаешь, что больше не принадлежишь самому себе и тебя частично контролирует «другая духовная сущность». Так она ее называет.