Дорога соли
Шрифт:
Я бросила на Феннека быстрый косой взгляд и увидела, что глаза его пылают гневом. Таиб стоял неподвижно, как статуя, и ждал продолжения.
— Мне и еще нескольким из наших удалось бежать. Меня и сейчас мучит совесть. Да, я не остался, но видел такое и раньше и знал, чем это кончится. Элага не стал уходить. У него там были жена и трое детей. У меня никого, и я бежал. «Бейтесь с ними, как шакалы» — вот что всегда говорил Каоцен, и я убеждал моих людей действовать именно так. Для нас гораздо лучше напасть и потом скрыться, чем драться лицом к лицу, как делает лев. Но не всем нравится такая тактика. Некоторые считают ее трусливой, а тут чистый прагматизм. Эти люди преклоняются перед теми, кто в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году верхом на верблюдах
— Боже мой, — шепотом сказал Таиб. — А я ничего этого не знал.
Он провел рукой по лицу, и я увидела, как его мокрые пальцы блестят в лучах солнца.
— Мы потеряли почти две тысячи человек, но власти заявили, что число погибших не превышает шестидесяти. Те из нас, кто избежал этой участи, сформировали объединение. Мы подали формальный протест старым колониальным властям, но Франция отвернулась от нас. Французы слишком глубоко увязли в своих делишках с поставщиками нефти и урана и не хотели совать нос в разборки, даже когда ООН приняла нашу сторону. Подчиняясь дипломатическому давлению, правительство Нигера провело судебное разбирательство, но это был всего лишь обман, фарс. Когда главный палач в Чин-Табарадене давал показания, он хвастался, как своими руками задушил какого-то старика, а публика, сидевшая в зале суда, смеялась. Мы пытались использовать дипломатические каналы, но бесполезно. Нашей последней и окончательной надеждой стало прямое действие. Несколько лет я руководил повстанческой группировкой в горах, но наши рейды для противника были лишь комариными укусами. — Он глубоко, протяжно вздохнул и продолжил: — С тех пор бывали и перемирия, которые постоянно нарушались, и соглашения о прекращении огня, и попытки ассимиляции, но в сущности ничего не изменилось. Теперь я пытаюсь делать все, что в моих скудных силах, чтобы помочь моему народу и донести информацию о его положении до мировой общественности. — Феннек снова повернулся и долго смотрел мне в глаза. — Так вот, может быть, теперь вы, Изабель Треслов-Фосетт, хоть немного поймете, зачем я делаю все это, и проявите снисхождение к моим грубым методам.
Под впечатлением его рассказа, разрываемая собственными переживаниями, я не выдержала и расплакалась. По сравнению с мрачной историей туарегского народа мои несчастья казались мизерными, но в то же самое время почему-то огромными, всепоглощающими. В моей душе будто поднялась громадная волна сочувствия и понимания.
Мои слезы смутили Феннека. Он отвернулся и вдруг снова посмотрел на меня, но не в глаза, а куда-то в район груди. Я невольно протянула руку и поняла, что на моей рубашке расстегнулась пуговица.
Как только я попыталась застегнуть ее, чтобы не демонстрировать свои прелести, Феннек одной рукой схватил меня за плечо, другой вцепился в амулет и спросил:
— Откуда это у вас? — Глаза предводителя туарегов гневно сверкали, он повернулся к Таибу. — Вы сняли амулет с тела умершей женщины, которую похоронили?
— Конечно нет! — крикнул Таиб, явно шокированный таким предположением. — Он принадлежит Изабель. Расскажите ему, Иззи.
Феннек потянул на себя шнурок, чтобы вытащить амулет
— Как к вам это попало? Отвечайте! — хрипло потребовал он.
— От моего… отца, — запинаясь, ответила я. — Он завещал мне амулет. — Я рассказала про коробку на чердаке и про ее странное содержание. — Понимаете, отец был археологом. В моей сумочке лежат бумаги, которые были в этой коробке.
Феннек зыркнул на меня злыми глазами, но тут же отвернулся, будто амулет с таинственным содержимым притягивал его взгляд. После долгого раздумья он широко и быстро зашагал прочь.
— Идите за мной, — бросил через плечо Феннек, словно эта мысль пришла ему в голову не сразу.
Я засеменила за ним, без амулета ощущая себя странно раздетой, легкой, словно сейчас же могла взлететь на воздух, как семечко одуванчика.
В палатке, той самой, где я была день назад, чудесным образом восстановленной на новом месте, словно телепортированной оттуда сюда со всеми самыми точными и мельчайшими деталями, Феннек жестом пригласил нас присесть, а сам полез рыться в какой-то коробке. Вскоре на свет божий явилась моя сумочка.
— Покажите, — приказал он, бросив ее мне.
Феннек был словно в лихорадке, часто тер ладонью лицо. Его самообладание куда-то испарилось.
Я нашла сложенные пополам бумаги и протянула ему. Он раскрыл их. На пол упал зеленый бланк с неразборчивой надписью. Феннек подхватил его и внимательно осмотрел.
— Что это?
— Понятия не имею, — честно ответила я.
Отшвырнув бланк, Феннек все свое внимание обратил на стандартный листок с машинописным текстом, бесконечно долго изучал его.
Наконец он бросил бумажку мне, словно обличая меня в чем-то, ткнул пальцем в два слова и заявил:
— Тин-Хинан! Что тут говорится про Тин-Хинан?
Я поняла, что это единственные слова, которые он разобрал, да и то с трудом, поэтому приблизительно перевела ему этот отцовский текст, спотыкаясь только там, где не знала, как по-французски будет «могила», «сердолик» и «амазонит». Поразительно, но оказалось, что эти слова знает Таиб.
— Значит, амулет был найден в могильнике Тин-Хинан?
— Так тут написано.
Я чувствовала себя явно не в своей тарелке. По всему выходило, что мой отец украл из могилы царицы туарегов очень важный исторический артефакт. Значит, он просто гробокопатель, человек, который грабит чужие могилы, а я, выходит, дочка такой вот персоны.
— Мне очень жаль, — промямлила я. — Я не знаю, зачем он это мне оставил. Мой отец любил всякие тайны, обожал мистифицировать людей, мучить их загадками, дразнить своими огромными знаниями. — Я рассказала про письмо, которое отец написал мне, пытаясь манипулировать мной даже из могилы. — Он знал, что я не смогу просто так оставить все это валяться на чердаке. — Я помолчала, потом наклонилась вперед и спросила: — А вы можете прочитать, что там написано? Вы знаете тифинаг?
— Конечно. — Он даже обиделся. — Все дети, которые воспитываются как истинные туареги, учат тифинаг на коленях матери.
Они с Таибом обменялись воинственными взглядами. Потом Феннек вышел из палатки, присел на корточки перед входом и ладонью выровнял квадрат песка. Ключом зажигания он написал на нем ряд символов, сверяя их с тем, что было написано в пергаменте, потом покачал головой, что-то пробормотал себе под нос и стер все, что изобразил. Феннек повернул пергамент боком, снова внимательно его рассмотрел и повторил свои действия. После нескольких таких неудачных попыток он издал разочарованное восклицание, вскочил и пнул ботинком песок.