Дорога соли
Шрифт:
Дрожа от слабости, Мариата завязала узлом и перерезала пуповину, длинную и толстую, как змея. Она видела, как это делают женщины ее племени. Роженица повесила ее на куст, чтобы высушить. Послед, запах которого мог привлечь шакалов, она закопала в землю, оставив маленький кусочек, который съела, чтобы часть ребенка всегда оставалась в ней и мать могла бы драться за его душу с полчищами Кель-Асуфа.
Ребенок оказался здоровый, крепкий и спокойный. Он лежал на песке и извивался как червяк, словно ему уже сейчас хотелось встать на ножки и побежать. Мариата провела рукой по крошечному пухлому личику, прижала и слегка прикрыла веки, погладила густые черные волосы, которые уже подсыхали, обдуваемые прохладным ночным ветерком.
Ел ребенок быстро и легко и, по-своему решая задачу выживания, ни разу не пожаловался, словно понимал, что они попали в весьма непростую ситуацию, и не хотел привлекать к себе внимание дурного глаза. Следующие два дня Мариата отдыхала и набиралась сил. Она не могла наглядеться на своего ребеночка. Гугукала с ним, пела ему не только детские песенки, которые помнила еще с малолетства, когда жила в Хоггаре, но и печальные, даже военные. Когда ребенок впервые открыл глаза, они оказались темными, как ночь. Мариата на секунду даже испугалась, хотя не знала, самого ли малыша или за него.
На третий день, в самую знойную пору, Мариата подошла к бурдюку, подвешенному на ветке куста, где сушилась и пуповина. Она хотела набрать воды и спугнула какое-то существо, которое вдруг раздробилось на сотни белых прозрачных кусочков, порхнувших в ослепительно-синее небо. Несколько секунд женщина смотрела, ничего не понимая, а потом до нее дошло, и она улыбнулась. Это были бабочки, маленькие и хрупкие, с бледными полупрозрачными крылышками, сквозь которые виднелось солнце.
— Если вы можете жить в таких местах, то и мы не пропадем, — прошептала она.
Вечером шестого дня Мариата встала и торжественным шагом трижды обошла вокруг ребенка и верблюдицы. Ближе этих двух существ у нее теперь никого не осталось. Не было и барашка для свершения обряда, да и инедена, который принес бы его в жертву, поэтому Мариата попросила Такамат, чтоб та позволила взять немного крови из своей шеи. Она проделала все очень осторожно, и надрез получился совсем неглубокий. Потом мать со своего пальца дала ребенку попробовать крови, но он все отворачивал личико, молотил руками воздух. Видно, ее солоноватый запах ему не понравился. Мариата вздохнула и все-таки заставила малыша принять немного в себя. Это было необходимо, чтобы Кель-Асуф не проник в него через рот. Потом мать тоненькой веточкой нарисовала в уголках его глаз и на лбу узор в виде гусиных лапок, чтобы зрение было острым, а ум крепким. Когда кровь подсохла, она перевернула ребенка и проделала то же самое на его спине и ногах, чтобы дать ему силу и защиту. На животе крохи мать написала имя и шесть раз вслух объявила его всему миру, чтобы все знали этого человека, племя и родословную, по материнской линии восходящую к Тин-Хинан. Потом она сняла амулет, достала из него маленький свиточек и старательно, высунув от усердия язык, крохотными аккуратными буковками вписала прозвание нового человека рядом с именами тех двоих, кто его породил.
Мариата сорвала с ветки высушенную пуповину, положила на скалу, сосредоточенно отбила, пока та не стала плоской, разрезала вдоль на три тонкие полоски и заплела так красиво, что сама Тана похвалила бы ее искусную работу. Она сняла амулет с красивого, унизанного бусами шнурка, на котором тот висел до сих пор, снова связала эту веревочку и повесила обратно себе на шею. Потом продела в амулет
На седьмой день она распутала ноги верблюдицы и повела ее по длинному сухому руслу, которое выходило на равнину. Потом они вышли в долину и в самом ее начале наткнулись на колодец Азиб Амеллул. Там Мариата встретила нескольких кочевников, которые приветствовали ее криком: «Исалан? Что нового?» — и восхвалили красоту ребенка. Это были простые добрые люди. Несмотря на то что сами были бедны, они не отпустили Мариату сразу, а настояли на том, чтобы зарезать для нее козу. Целых два дня Такамат делила пастбище с их животными, а с Мариатой они обращались как с королевой, которой случилось их навестить. Женщины у них говорили на странном диалекте языка тамашек. Мариата такого прежде не слышала. Слова они произносили резко и в нос, сильно растягивая гласные. Им было очень любопытно знать, почему она одна и куда направляется.
— Я ездила в пустыню рожать, — объяснила Мариата, и все одобрительно закивали.
Это был старый обычай.
Они просили ее остаться с ними — новорожденные всегда приносят удачу, — но кочевали на север, в Адрар Тисселлилин.
— Нехорошо женщине путешествовать в одиночку, — говорили ей эти люди. — Кругом много солдат и разбойников. Они постоянно шныряют между Таманрассеттом и Ин-Салахом. Если уж тебе надо ехать одной, избегай дорог. Эти люди не признают наших законов и не уважают женщин.
Мариата поблагодарила их, и на следующий день они расстались. Она смотрела им вслед, пока последняя коза не превратилась в маленькую точку, потом повесила ребенка на спину и взяла Такамат за повод. Кочевники вычистили и починили ее платье, насколько это было возможно, на оборванные края нашили новую яркую кайму, дали ей для ребенка чистую свежую пеленку, новое покрывало и старые туфли, которые пришлись ей почти впору. Еще ее снабдили просом и финиками, козьим молоком и сыром. С каждым новым подарком из глаз Мариаты текли слезы. Эти совсем незнакомые люди были так добры к ней. Она не хотела ничего брать, понимая, что у них у самих всего мало, но услышала, что обидит их отказом. Теперь, отправляясь в путь, Мариата чувствовала себя богатой, как и положено принцессе.
Усевшись на спину Такамат, она направила верблюдицу на юго-восток. Через два дня на горизонте замаячили горы Ахаггара, их острые вершины, за которые уже спускалось солнце. Мариата громко рассмеялась. Она добралась до дома вопреки всем препятствиям! Мариата взяла ребенка на руки и повернула его лицом к горам.
— Там твоя родина, моя овечка, ягодка сладенькая.
Всю дорогу она рассказывала малютке легенды Ахаггара, вспомнила про восстание, когда племя кель-тайток поднялось против чужеземных завоевателей, и про легендарную красавицу поэтессу Дассин. Ее руки добивались благороднейшие юноши со всех концов света, а она высокомерно отвергла сватовство одного могущественного вождя только за то, что он, по ее словам, был некрасив. Она говорила о хитрости и коварстве разбойников, совершающих набеги на караваны, о смелости и мужестве воинов. Рассказала про наскальные рисунки в Тухогине и Мертутеке, на которых пляшут изящные газели, и про Гарет Эль Дженун, гору духов.
— Скоро мы окажемся среди своих. Тебя полюбят наши женщины, все будут поздравлять. Ведь ты — единственный в мире ребенок, который пересек великую пустыню.
Но и к концу следующего дня горный массив будто нисколько не приблизился. Они пересекли уэд Тирахарт, и в колодце Ану ин Арабит Мариата набрала воды. Она восхищенно разглядывала следы вокруг него, не только овечьи, козьи и верблюжьи, но и ослов и мулов.
— Если здесь есть ослы, то мы почти дома, — спокойно сообщила она ребенку.