Дорога соли
Шрифт:
Я обернулась к Таибу и, понизив голос, спросила:
— Что вы об этом скажете?
— Лагерь, в котором мы с вами были, этот человек оберегает тем, что платит чаевые начальнику местного гарнизона. — Таиб пожал плечами. — Он справлялся, не предстоит ли в следующие несколько дней неожиданная смена кадров, заверил, что деньги уже отправлены и скоро прибудут. Что касается второго звонка, я понял только несколько отдельных слов: что-то связанное с контрольно-пропускными пунктами и полицейскими участками.
Чтобы успокоить нервы, этой информации было маловато.
Но, в конце концов, мы не встретили ни одного контрольно-пропускного пункта, нас никто ни разу не остановил: ни солдаты, ни полиция. Я отдалась на волю событий, да и усталость взяла свое. Заставив себя подчиниться внутреннему «иншалла», я скоро
Когда я очнулась, мир за окошком уже не мчался и не подпрыгивал. Над утесом, увенчанным валунами самых фантастических форм, солнце уже показало свой бледный, безмятежный лик. Не надо было напрягать воображение, чтобы различить кролика, прижавшегося к земле, орла, сидящего человека, гигантский гриб, вытянутую собачью морду.
— Где мы? — спросила я Таиба.
Он, конечно, тоже не имел об этом ни малейшего понятия. Мы выбрались из машины, стоящей в тени утесов, и куда-то пошли. Феннек с решительным видом шагал впереди. Его высокие ботинки так впивались в землю, что мне казалось, будто он пытается пробить ее насквозь.
«Представляю, каков он в бою, — подумала я, глядя на свирепую поступь. — Такого не остановишь, можно только убить».
Слава богу, эти лютые орлиные глаза сейчас смотрели не на меня, а на дорогу. Не так-то просто было поспевать за ним с поврежденной лодыжкой. Мне приходилось то семенить, изображая бег, то едва ковылять, припадая на одну ногу. Рядом размашисто шел Таиб. Он мог как ни в чем не бывало вышагивать так хоть целый день. Зато бедному помощнику Феннека, который тащил на себе автомат и канистру с водой, приходилось нелегко. Слышно было, как свистит и хлюпает воздух в его прокуренных легких.
Вождь туарегов, похоже, прекрасно ориентировался на местности, ни секунды не колебался, когда в лабиринте меж скал выбирал один из множества поворотов. Через час тяжелой ходьбы, главным образом в гору, мы вышли на скалистый откос. Далеко внизу блестела вода, в которой меж валунов вспыхивали и погасали солнечные блики, виднелась песчаная огороженная площадка с дюжиной низеньких черных шатров и маленькой хижиной, над крышей которой вился дымок.
Феннек бегом рванул вниз по склону, из-под его ног посыпался щебень. Сотни раз я спускалась со скал какой угодно крутизны и чувствовала себя довольно уверенно, но в жизни не видала, чтобы кто-то двигался столь проворно и быстро. Он прыгал с камня на камень так же легко, как горный козел. Когда мы спустились, его уже нигде не было видно. Зато к нам вышло довольно много незнакомых людей, и все с любопытством нас разглядывали. Детишки без всякого страха в глазенках улыбались нам щербатыми ртами, бесстрашно бегали вокруг, трогали нас за одежду или за руки, словно демонстрируя друг перед другом свою храбрость, и снова уносили ноги, прятались за спины товарищей. Они показывали пальцами на мои джинсы, видимо находя их очень смешными, обступили Таиба, пытались карабкаться по его ноге, требовали, чтобы он их покатал. А как малыши хохотали над бедным помощником Феннека, с которого градом катился пот! Увидев его «калаш», они где-то подобрали палки и, держа их как ружья, прыгали вокруг, как бы приглашая поиграть с ними в войну. Одна совсем малюсенькая девчушка с огромными глазами и двумя прыгающими косичками вдруг не смогла скрыть жгучее любопытство и уставилась на мои часы, а потом мертвой хваткой вцепилась мне в запястье. Она была в восторге, глядя, как секундная стрелка скачет по циферблату, на котором сверкает на солнце маленький бриллиант. В иное время и совсем в другом месте я заплатила за эти часы чуть ли не тысячу фунтов. Совершенно нелепая сумма денег для такой фитюльки, подумаешь, показывает время. Зачем?.. Ведь для этого нужно лишь посмотреть на солнце или на длину тени, отбрасываемой любым предметом. Трудно представить себе здесь вещь еще более бесполезную. Разве что можно продать ее за приличную сумму и получить живые деньги. Я улыбнулась, расстегнула ремешок и отдала ей часы. Она убежала, а за ней толпой повалили остальные ребятишки.
Зато Таиб удивленно вскинул брови.
— Это ведь швейцарские, «Лонжин», если я не ошибаюсь?
Возмущенное лицо помощника было неподражаемо. Мне стоило лишь раз на него посмотреть, я не удержалась и засмеялась в голос. Только возвращение Феннека помешало хохоту перейти в истерику.
— Идите со мной, — резко произнес он по-французски и повернулся на каблуках.
Мы прошли мимо шатров, возле которых висели, проветриваясь, ковры, женщины готовили еду или что-то ткали, мужчины резали и сплетали разноцветные полоски кожи. Оказавшись в дальнем конце огороженной территории, мы подошли к хижине, где горел огонь. Войдя внутрь, я поняла, что мы попали в своеобразную кузницу. Всюду лежали инструменты, молотки всевозможных размеров, стояла каменная наковальня, возле горна виднелись богато украшенные мехи. Ребенок, который занимался ими, посмотрел на нас широко раскрытыми глазами, выбежал из кузницы, и тогда мы увидели фигуру человека, сидящего на корточках перед огнем. Прыгающее пламя освещало его глубокие морщины, ярко горящие глаза и короткостриженые седые волосы, представляющие потрясающий контраст с черным лицом, обрамленным ими. Он встал и оказался лишь чуточку ниже Феннека и почти таким же импозантным. Рукопожатие его было удивительно крепким, несмотря на почтенный возраст.
Помощника с оружием выслали на воздух покурить, а всех остальных пригласили из задымленного и темного помещения во внутренний дворик, украшенный обильной растительностью и цветами. С одного взгляда я узнала помидоры, сладкий перец и чили, укроп, апельсины, календулу и бугенвиллею. Подлинное чудо, оазис изобилия.
— Вижу, вам понравился мой садик, — сказал кузнец тихим и учтивым голосом, который совершенно не гармонировал с его крупной фигурой. — Простите, я не закрываю лица, но это не из неуважения к вам. В любом случае я, пожалуй, имею право только на половину покрывала.
На лице Феннека появилось выражение, говорящее о том, что он оценил шутку, но кузнец увидел мое озадаченное лицо, заулыбался и сообщил на прекрасном французском:
— Меня зовут Тана. Еще называют homme-femme, но я предпочитаю, чтобы ко мне обращались, употребляя артикль женского рода.
Думаю, рот мой сам собой раскрылся от удивления, и вовсе не потому, что я никогда не встречала в жизни подобных персон.
— Вы хорошо говорите по-французски, — промямлила я, вовремя догадавшись, что надо что-то сказать, чтобы не выдать своего замешательства. — Где вы его изучали?
— Я многое изучала в своей жизни. Немного знаю и сонгайский. Считаю, что общаться с местными властями и с организациями, оказывающими всякую помощь, надо на их языке, тогда будет больше толку.
Тана жестом пригласила нас присесть на яркое покрывало, лежащее на земле, посередине которого стоял невысокий столик. В сторонке, на жаровенке, где горел древесный уголь, уже кипел серебряный чайник. Столик был сработан очень красиво, украшен тонким узором. На нем стояли четыре стакана для чая, словно Тана ждала нас в гости. Может быть, у нее просто не имелось других и они всегда оставались на столике. Чай заваривался и разливался в высшей степени торжественно. Во время церемонии никто не проронил ни слова, будто это могло помешать исполнению священного ритуала.
Наконец Тана наклонилась ко мне.
— Мне сказали, что у вас есть некий особенный амулет и вы являетесь его владелицей.
Я посмотрела на Феннека, и он резко кивнул в ответ.
— В нем лежит свернутый в трубочку пергамент, а на нем какие-то слова, написанные на тифинаге, — добавила я.
— А-а, пергамент, — сказала Тана, не отрывая от меня взгляда. — А вы знаете тифинаг? И насколько?
Мне пришлось признаться, что очень мало.
Она завернула угол покрывала и начертила на песке какие-то знаки.
— Наш язык полностью соответствует тому миру, в котором мы живем. То же самое можно, конечно, сказать и про другие языки, но наш выражает главные принципы здешней жизни куда более непосредственно, чем большинство других. Видите прямые линии? Эти палочки обозначают ноги людей и животных, жизнь которых переплетена в постоянной взаимозависимости, — козы, овцы и верблюды, газели, шакалы и львы. Крестиками обозначаются дороги, которые мы выбираем, пути, проходящие через пустыню нашей жизни. Нас ведут по ним солнце, луна и звезды. У нас есть поговорка, что все важное зарождается в сердце, а потом, как волна, расходится во все стороны и превращается в круг жизни. Так горизонт окружает и племя, и стадо. В конце концов все неизбежно возвращается к сердцу. Вот потому в этом мире нет силы крепче, чем любовь.