Дорога соли

Джонсон Джейн

Такамат закинула голову к небу и заревела с каким-то бульканьем, словно одобряла ее слова.

Они пересекли ручьи, бегущие у подножия одинокой горы Ти-н-Аджар. Дальше лежали Абалесса и долина Утул. Над ней поднимались склоны холмов, где обитал ее народ. Дорога шла в гору, всюду вздымались к небу величественные скалы, в течение дня поразительно меняющие цвет. Бледные, охристо-песчаные в полдень, они окрасились ярко-коричневыми и пламенно-алыми тонами, когда за спиной молодой матери уже садилось солнце. С удивленным восторгом Мариата гладила их поверхность, и сердце ее переполнялось радостью. Ей казалось, что эти скалы обладают удивительной мощью, ту же силу она чувствовала в себе.

На следующий день, на рассвете, с юга надвинулась мрачная туча, и Мариата

не сдержала стона. Они находились в прекрасном, хоть и небольшом укрытии, способном защитить их от свирепой песчаной бури. Но лучше поспешить. Женщина заставила Такамат опуститься на колени, поплотней закутала ребенка и устроилась в седле. Несмотря на приближающуюся бурю, она смеялась. После нескольких месяцев, когда Мариата чувствовала себя беременной овцой, ей приятно было снова ощущать легкость и подвижность во всем теле. Они двинулись вперед, но скоро ураганный ветер остановил их. Песчаные струи хлестали так сильно, что Мариата, даже закутанная в покрывало, чувствовала, как на зубах скрипит песок. Ветер все усиливался, песок бил все больнее. Наконец ей стало ясно, что идти дальше нет никакого смысла, нужно как можно скорее искать убежище и укрыться, пока буря не кончится. Сквозь жалящие волны песка Мариата разглядела неподалеку какой-то холмик, а сбоку что-то похожее на пещеру. Она подстегнула Такамат, и они быстро подъехали к этому месту. Женщина похлопала верблюдицу по голове, и та послушно легла. Мариата на четвереньках вскарабкалась по осыпающемуся склону. Действительно пещера, слава богу! Она сунула ребенка в отверстие и вернулась вниз, чтобы спутать верблюдицу. Песок больно жалил ее открытые руки и лицо. Но Такамат уже устроилась сама, подставив зад ветру.

Вернувшись в пещеру, Мариата взяла ребенка на руки, достала тяжелую, полную молока грудь и подставила сосок ищущему ротику. До сих пор ей очень везло, словно сама Тин-Хинан помогала им. Снаружи завывала и бесновалась буря, похожая на сотню голодных джиннов, но внутри было хорошо и тихо, ничто им не угрожало. Из сумки Таны Мариата достала свечу и зажгла ее. Конец второй она расплавила на пламени первой, прилепила к камню и тоже зажгла. Два крохотных огонька осветили их убежище, и женщина увидела, что это вовсе не пещера, а нечто совсем иное. Пораженная, Мариата оглядывалась вокруг. Она находилась в каменной полости, созданной, в этом не было никакого сомнения, руками человека. Озноб побежал по ее спине. Ведь это могильник, точнее, его переднее помещение, поскольку в глубине просматривалось нечто вроде дверного проема, ведущего дальше. Как только Мариата это поняла, ей захотелось выскочить наружу, пусть даже в пасть свирепой песчаной бури. Но мысль о ребенке удержала ее. Он вдруг негромко вскрикнул и протянул вверх ручонки, словно хватал в воздухе что-то невидимое. Мариата сразу поняла, что в могильник проникли джинны. Скорее всего, они с самого начала сидели здесь, поджидая неосторожных путников.

— Прочь! Прочь! Не подходите! — закричала она, но голос ее потонул в завываниях бури.

Тогда Мариата запалила остатки трав, которыми ее снабдила Тана, смешала пепел с каплями крови из своего пальца, изготовила густую жидкость и написала ею заклинание, сначала на стенке помещения, потом на пергаменте амулета, сплетя строки так, чтобы знак, которым заканчивалось каждое имя, начинал новую строку. Удовлетворенная, она положила пергамент обратно в потайное отделение и повесила амулет на шею ребенка.

— Да защитит он тебя от всех несчастий и бед, — торжественно проговорила Мариата и заплакала, потому что никакое заклятие уже не могло вернуть ей ее Амастана.

На следующее утро буря временно утихла, хотя желтоватое хмурое небо низко нависло над Хоггаром, поглотив его знаменитые горные вершины. Мариата была уверена, что скоро непогода возобновится с прежней силой. Нельзя было терять ни секунды. Но сегодня дитя было каким-то странным, непослушным и капризным. Оно извивалось в ее руках, как горный заяц, и отказывалось сосать грудь. Наконец Мариата потеряла терпение.

— Ладно, не хочешь есть, пойдешь так!

Она сердито запеленала ребенка потуже, чтобы он не мог дрыгать ногами и пинаться, потом вышла посмотреть, где верблюдица.

Такамат нигде не было видно. Мариата кричала, бегала, заглядывала, куда только можно, но тщетно. На песке не осталось даже следов. Буря уничтожила их. Женщина тяжело вздохнула. Что ж, чему быть, того не миновать.

Она прошла пешком куда большее расстояние, осталось совсем немного. Наверняка по пути и Такамат сыщется. Но на душе Мариаты было тяжело. Вместе с верблюдицей они пережили много трудностей, больно было бы ее потерять.

Она сняла покрывало и только собралась соорудить из него перевязь, в которой понесет ребенка, как вдруг услышала шаги. Женщина обернулась и увидела троих мужчин на верблюдах, ведущих на поводу четвертого. Это была ее Такамат! Она хотела бежать с холма к ним навстречу, но сразу опомнилась. Это люди кель-тамашек: лица их закрыты. Нехорошо бежать к ним, она не какая-нибудь сумасшедшая или нищенка. Тем более что они явно не из простых туарегов, поскольку сидят на крупных белых мехари, за спинами их винтовки, сбоку висят традиционные такуба. [76] Всадники, освещенные неяркими солнечными лучами, неторопливо приближались к ней. Как они красивы, какое это прекрасное зрелище! Мариата села у входа в могильник и ждала, когда они приблизятся.

76

Такуба — меч туарегов.

Старший выехал вперед, не отрывая глаз от матери с ребенком на руках, лицо которой, озаренное солнцем, сияло от радости.

Он смотрел на нее очень долго и вдруг заговорил:

— Жалкая мавританская кляча вряд ли компенсирует мне потерю двух мехари, которых ты украла, но я забираю ее в качестве первого взноса в счет долга. А уж о том, как взять с тебя остальное, я подумаю.

Если бы Мариате сейчас всадили холодное лезвие прямо в живот, то боль вряд ли ощущалась бы острее. Сердце ее забилось тяжело и неровно, замирая и снова срываясь с места. Дыхание перехватило так, что все слова застряли в гортани.

Три всадника спешились и направились прямо к ней. Самый высокий с отвращением смотрел на спеленатого младенца.

— А этого червяка можешь закопать в землю, там ему место, — сказал Росси, сын Бахеди. — Он больше тебе не понадобится.

Она яростно защищалась, вопила, кусалась и царапалась, но против нее было трое сильных мужчин. Как Мариата ни сопротивлялась, ее вытащили из могильника, скрутили, как застреленную газель, погрузили на спину Такамат и куда-то повезли. Первые три сотни ярдов Мариата кричала, звала ребенка, но, когда ей стало ясно, что возвращаться никто не собирается, она усилием воли заставила себя сосредоточиться и запоминать каждый шаг на пути, любой камень и травинку, мимо которых они шли. Женщина старалась запомнить каждый поворот, обращала внимание на характер песка, на рисунок, оставленный на нем ветром, на тени. Месяцы, проведенные в пустыне, научили ее многому, но больше всего — терпению и стойкости.

Подъехав к стоянке племени, Росси сбросил ее на землю, как куль с рисом, постоял, о чем-то раздумывая, потом улыбнулся и заявил:

— Кричи не кричи, сопротивляйся, если так хочется, только имей в виду, тебе же будет хуже. Кто ты такая? Бедная одинокая странница, которую мы спасли от неминуемой смерти. У меня доброе сердце, я тебя пожалел и буду о тебе заботиться, ты станешь моей второй женой.

Мариата слушала вполуха. Его слова были для нее пустым звуком. Она думала только о ребенке. У нее уже был план, но требовалось запастись терпением. Все остальное не имело никакого значения. Она покорно пошла за ними на территорию стоянки. Они проследовали мимо стреноженных верблюдов, кучки мужчин, дымящих сигаретами, двух помятых джипов цвета хаки и каких-то людей в европейской одежде.