Дорога в два конца
Шрифт:
С первыми же выстрелами Т-34 заиграли «катюши». Высота и лощина перед нею превратились в кипящий котел. Тупорылые, ребристые «тигры» выдвигались из стены огня первыми и, неуязвимые, устрашающие, продолжали движение вперед.
В клуню забрели передохнуть раненые. Турецкий с комбригом спустились с крыши к ним.
— Бог не выдаст — свинья не съест, — ответил на вопросительные взгляды комбрига и Турецкого приземистый плотный артиллерист. В мякинном сумраке клуни на голове и плечах его выделялись свежие бинты.
— До первого выстрела страшно. Потом забывается все, — добавил товарищ артиллериста, болезненно морщась и опираясь на суковатую
Вернувшихся за полдень комбрига и Турецкого закидали тревожными вопросами: «Ну?..»
— Горят. — Комбриг снял фуражку, мужицкой ладонью поворошил слежавшиеся волосы. Лицо его за день потемнело, опало. — За землю эту предки наши били всех и по-всякому. Никому не отдавали ее.
— Не отдадим и мы. — Шляхов пинком сапога выбил из-под гусеницы немецкую флягу в суконке, посмотрел, как она, подпрыгивая, катится по кочкам.
— Курских соловьев отдавать нельзя.
— Какая ж Русь без соловья! Это ты прав, Петька.
Танкисты нудились. Неизвестность кончилась. Немцы рвались к Курску. Стена гари не опадала и медленно придвигалась к ним, подтягивала за собой и гулы.
На овраги, лес, землянки ложилась очередная ночь. Из глубин леса и оврагов сквозило сыростью. В небе, подсвеченные снизу, игрушечные серебряные крестики самолетов, безобидные и забавные. Там, куда они падали, казалось, ничего уже нет и они ныряют в раскаленную бездну на краю земли. Но из бездны после ныряния самолетов поднимались тугие клубы дыма и тучи пыли, и было ясно, что там, в бездне, такая же земля, как и в лесу, и на пшеничном поле за оврагом, и что там, на этой земле, происходит что-то ужасное.
С темнотой, однако, фронт начал стихать. Исчезли самолеты. Умолкла дальнобойная артиллерия. Над лесом, разминаясь в пути, в ту и другую сторону с тяжким хищным клекотом пролетали отдельные снаряды. Над истомленным зноем, истерзанным пространством разрасталась тишина, почти физически осязаемая после дня сплошного грохота.
В десять вечера, когда в небе исчезли сусальные крестики самолетов и сухая душная сутемень южной ночи плотно сдвинулась над землей, бригада начала движение на юг. Шли без света. Горели только габаритные фонари. Механики первых десяти машин еще видели их мигающие красные глазки, остальные сдвинулись до десяти метров и ближе, определяли скорость движения и направление по искрам из выхлопных труб. Над дорогой непроницаемым туманом повисло облако неоседающей пыли.
Дорога шла вначале широкой с размывами у ручьев лесной просекой. Кряжистый дубняк, болтливые осины и по-девичьи стройные березки в глубоком молчании провожали в неизвестную дорогу своих многомесячных постояльцев.
Трудно сказать, что делали в этот час немцы. Зализывали раны, хоронили убитых или играли на губных гармошках, уже видя себя на улицах старорусского города Курска? По эту же сторону фронта жизнь, загнанная на день в землю, пришла в движение. Машины, повозки, кухни шли непрерывным потоком. Подходили свежие части, теснились, давая им место, потрепанные, пополнялись боеприпасы, продовольствие. Передний край запасался, получал все нужное для трудного завтрашнего дня.
С башен танков вдоль дороги угадывались ломаные трещины траншей и ходов сообщения, горбились врытые в землю танки, темноту беспокойно сторожили многочисленные пушки, и солдаты, солдаты… Большинство их повылезали из траншей, землянок, мучились бессонницей на разостланных
У дороги стояли женщины, дети. Еще вчера они запросто приходили в землянки в гости, стыдливо, но охотно брали скудные солдатские гостинцы — сахар, хлеб, кашу, черствый кусок немецкой галеты. Солдаты в свою очередь бывали в деревнях, пололи огороды; истосковавшись по дому, накладывали заплаты на захиревшее без мужского догляда крестьянское хозяйство.
С приближением к фронту усиливались запахи гари и разлагающихся на жаре трупов. У сломанного мостика через высохший ручей подбитый «тигр» и старые знакомцы T-III и T-IV. Значит, прорывались уже сюда.
У «тигра» задержались — хоть глазом пощупать. Три старые женщины в десятке метров от «тигра» копали яму. Рядом с ямой на фуфайке девчоночья русая головка. Заворочалась, поднялась, глядя на чумазых дяденек у танка, и тут же провалилась в сон. На башне танка возился головастый мальчуган, будущий техник, наверное. «Тигр» сгорел, видать, еще утром. Посерел, остыл. Выше последнего заднего катка зияло два пролома, еще выше — искореженный лист брони. Против пролома в борту как раз лежал лицом вниз немец, голый по пояс. Карманы брюк вывернуты, без сапог, в землю затоптаны белые листки. На днище башни — зола, кучка обгоревшего тряпья, сжавшийся на огне сапог с головастой костью. В нише сковородка, десятка два яиц. От жара они все полопались. Яму копали, должно быть, для этих костей и мертвеца у пролома.
На выходе из ручья впритык Т-34 и немецкая самоходка. Пушки вытянуты навстречу друг другу, будто обнюхиваются, как две незнакомые собаки. В тридцатьчетверке спиной к шиберам — обугленный труп. Судя по движению рук, сгоревший тянулся со снарядом к казеннику. Смерть остановила это движение.
— Вы, бабоньки, нашего с теми не кладите вместе, — попросили танкисты.
— Аль мы нехристи какие?! Господь с вами! — возмутились таким предположением женщины.
К полуночи прибыли на место. Часом раньше сюда же прибыли несколько свежих артполков. Они сейчас закапывали свои пушки по обе стороны дороги.
Танкисты бригады, прибывшей сюда вчера, как раз ужинали. Кто спал, кто гремел железом, возился у машин. Все место вокруг являло картину жуткую. Ни окопов, ни землянок — разрыхлено, обрушено, разбито, перехлестнуто и перепеленато широкими рубчатыми следами гусениц. Валяются траки, лафеты пушек, разнесенные в щепу и уцелевшие снарядные ящики, запасные танковые бачки, трупы. В темноте бродят, перекликаются солдаты, ищут своих, сколачиваются новые взводы, роты, батальоны.
— Говорю — четверо всего. Про остальных у ключкаря Петра спроси.
— Тямкую, як немцив быть. Ось мисто гарне.
— Нехай и командир. Был бы умный.
— Кухню показывай. Немца сами знаем, как бить.
Вновь прибывшие спотыкались, выбирали места, зарывались в землю. Натыкаясь на трупы, вздрагивали, холодели.
В уцелевших блиндажах пили чай. В одном на стене висели вырезанные из журналов иллюстрации «Грачей» Саврасова и «Трех богатырей» Васнецова. Рядом плакат с указанием уязвимых мест «тигра». В другом блиндаже резкие запахи сушеных трав — по стенам, на нарах пучочки и узелки. По всей видимости, фармацевты жили. В третьем стены оклеены трофейными открытками киноактрис, и среди них почему-то Ольга Чехова. Дух прежних хозяев не выветрился. В каждом жили свои мыслители. Последний, с немецкими актрисами, наверняка принадлежал разведчикам.