Дорога в два конца
Шрифт:
— Бери!
Метрах в тридцати от НП Карпенко «тигр» завалился одной гусеницей в траншею, буксовал. Кувшинов плесканул по смотровым щелям из пулемета, потом вдруг выхватил из ниши плащ-палатку, прыжками преодолел эти тридцать метров, взобрался на танк сзади и накинул на смотровые щели плащ-палатку. Едва смельчак успел скатиться на землю, из соседнего танка по месту, где он только что был, хлестнула струя зеленого огня.
Бутылка с тонким звоном чокнулась о решетку позади башни, и в щели броневых листов «тигра» потекли синеватые бесцветные змейки огня.
— Умница, Гриша! — Из окопа по пояс высунулся старшина Шестопалов, белел на черном лице зубами.
Кувшинов прыгнул к нему передохнуть. На дне окопа пластом лежал раненый. Из-под каски блеснули
— Гриша… скажи что-нибудь… будь другом… — Икая от боли, раненый ворохнулся, силясь встать, мутные слезы и пот прорубали в грязи на скулах и шее кривые дорожки.
Подбитый Кувшиновым «тигр» раскочегарился, над трансмиссией столбом ударило пламя, и из башни выпрыгнули немцы в трусах и майках. Шестопалов приземлил их всех из автомата.
— Сыпь им углей в мотню, чтобы руками выгребали! — В углах губ Кувшинова прикипела улыбка, шарил глазами по полю. — Еще идут!
— Накладем и этим! — Старшина живо окрутнулся в окопе, вогнал в гнездо автомата новый диск. — Помогай!..
Под «тигром» загорелась земля, лисьи хвосты огня заворачивали на окоп, осыпали маслянистой копотью.
— Как он тебя из пулемета не сбрил?
— Этот одноглазый недоделок без пулемета почему-то!.. [5]
Над позициями батальона пролетел разведчик — «рама». Над КП разведчик выпустил ярко-оранжевую лепту дыма. Она быстро оседала вниз, растекалась, превращая позиции батальона в озеро оранжевого тумана.
5
Вариант «тигра» фирмы «Порше» пулемета не имел, боезапас его тоже был меньше.
— Заклеймили, гады! Всем в укрытия! — Карпенко привалился спиной к стенке окопа, в груди от натуги и зноя хрипело, запрокинул плоское скуластое лицо в небо. Над горящей деревней разворачивалась девятка «юнкерсов». Успел оглянуться еще на тылы. Там войск много — и танки, и артиллерия, и пехота, — но у них свои бои впереди. Это НЗ — неприкосновенный запас. Их ждет Украина. А этих, какие прут, сейчас держать им.
Самолеты с крестами вышли на окопы. Ночью батальон оставил обрушенные, заваленные позиции.
Стреляли редко и гулко, как в обороне. На атласно-черном небе перемигивались и вели свою загадочную беседу звезды.
Люди шли подавленные, безразличные, бесчувственные от усталости, голода, жажды. Казанцев слышал за спиною их надсадный запаленный сап, перханье и покашливание, приглушенные голоса.
Что происходило сейчас в больших штабах и по всей Курской дуге, Казанцев, конечно, не знал, хотя мысленно и представлял себе ее всю. О немцах судил по напору на свой полк, понимал, что все свои резервы в первый день они не задействовали, следовательно, и спада напряжения ждать нечего. О состоянии дел фронта тоже судил по своим солдатам. На войне он не новичок: пережил начало ее и горькое лето 42-го, Сталинград… И все же сегодняшний день лег в душу особой отметиной… Каким же должен быть солдат, который сидит в окопе и ждет шестидесятитонную махину, вооруженную пушкой и пулеметами?! А солдат подпускал эти страшилища на 10–15 метров, пропускал их через себя и, задыхаясь от проседающей земли, мазутной вони и жара моторов, поднимался и боролся с ними. Среди этих солдат были и мальчики 1925 года рождения. Нескладные, длинношеие, худенькие. Как у них впервые в жизни суживались глаза при подходе этих стальных чудовищ и осатаневших от жары, крови и скрежета металла гитлеровцев!.. Потом наших бойцов несли в братские могилы. Подковки на их первых солдатских ботинках не успели износиться, закруглились, блестели…
Казанцева самое страшное на войне обходило. Видать, кто-то крепко молился за него: о первого часа — и ни разу в госпитале. Землю свою где пешком, где бегом, а где и ползком на брюхе одолел до Сталинграда и теперь возвращался назад. Немцы брали нашу землю себе, убивали на ней наших людей и поганили
Миновали траншею. В узком месте ее два солдата в разной одежде сплелись в смертном объятии — так и застыли. В перепончатом следе гусеницы желтел кустик. Казанцев нагнулся, сорвал. Донник! Милый родной донник! Стебелек поломан, цветы измяты, но сам — живой.
Одолевая тупую боль в спине и гудевших ногах, Казанцев отошел в сторону.
— Бодрей, бодрей, ребята!
Из колонны не ответили, но Казанцев знал, что к его голосу прислушиваются, и старался говорить свежо, без напряжения, давая знать, что все идет именно так, как они все этого хотят. И солдаты верили, что все действительно идет наилучшим образом, стряхивали усталость и шли ровнее.
До полудня артиллеристы Раича в бой вступали эпизодически. На позиции батареи был всего один артналет и только дважды выгрузились бомбовозы. Ни вчера, ни сегодня еще рано утром ни Раич, ни его люди не знали и не думали, что окажутся на направлении главного удара, что их будут атаковать, и не один раз, танки, самолеты, пехотинцы. В конце концов батарейцам было все равно, на каком направлении они окажутся, кто и сколько раз их будет атаковать: они знали твердо — трудно будет всем. Не все равно им было только одно: устоять или отойти. Устоять! Это они знали совершенно определенно. Знали они также хорошо, что лобовая броня «тигра» 100 миллиметров, бортовая — 80, пушка — 88 миллиметров калибр и два пулемета. Десятки тонн стальных мускулов и брони! И со всем этим им нужно было бороться. И не только бороться, но и устоять. У «тигра» есть уязвимые места, а вот у них, солдат, этих мест быть не должно. Главное — подпускать эти «титры» как можно ближе и тогда уже бить.
Когда первая волна немецких танков достигла батальона Карпенко, на орудийные дворики батареи вышла кучка пехотинцев. Впереди солдат с телом «максима» на плече.
— На твои пушки, старшой, отходим. Принимай прикрытие.
— Много вас?
— Сколько видишь. Все, что осталось.
— А бронебойщики ваши где?
— Там, — рукой в сторону железного клина. — Там и останутся.
— Идите к пехоте. Найдут дело. Мы без вас управимся.
Раич был как раз в центре, в расчете сержанта Соколова, так удачно стрелявшего при командарме. Гусеницы переднего «тигра» глубоко оседали в сухом перепаханном бомбами и снарядами грунте.
— Бат-тар-рея!..
— Заряжай! — продублировал Раича Соколов. — По ползучему гаду! Наводить прямо в кошку! Подкалиберным!..
После первого залпа каждое орудие стало вести свой самостоятельный поединок.
Немцы откатились назад, оставив чадить три T-IV.
— Маху дал, старшой. Это у них пробный заезд.
На батарею обрушился шквал огня. Раич не успел прыгнуть в щель, взрывной волной его выбросило на бруствер дворика, покатило по ржи. Вскочил на четвереньки, быстро пополз по ржи назад. Из щели на него в ужасе глядел правильный из новобранцев. Он готов был на самый необдуманный поступок. Раич понял его состояние. Под тонкой гимнастеркой в этом торжествующем реве металла солдат чувствовал себя беззащитным. Да и сам он ощущал, как учащенно бьется загнанное, перегруженное собственное сердце, ненадежно защищенное всего-навсего ребрами.