Дорога в два конца
Шрифт:
Налетели «юнкерсы». После их ухода на месте щели правильного Раич увидел бугор. Он бросился к бугру, стал разгребать его руками и сразу же нащупал голову, нос, уши правильного. Откопать полностью не успел: на батарею снова шли танки.
— Потерпи минутку! — обдул нос, глаза, рот и бросился к пушке.
Поле впереди закрывала копоть, пыль, загоревшаяся рожь. Вспышки рвали эту ткань справа, слева, спереди. Двигались темные силуэты, увеличенные расплывчатостью и еще более устрашающие.
— Старшой! Старший лейтенант!
Над самой траншеей навис
На этот раз атака была настойчивой. Перед батареей остались два «тигра». Один из них подбил расчет Соколова. Сначала его «разули», а потом, когда он развернулся на одной гусенице к ним боком, ударили в борт.
— Горит! Ура-а!..
Правильный в эти десять минут набрался страхов, должно быть, больше, чем за всю свою прежнюю коротенькую жизнь. И на будущую хватит. Он думал, наверное, что его забыли и бросили. Земля успела остудить ему нутро. Это она кажется горячей, пока лежишь на ней, а ляг в нее, и она сразу становится другой, безжизненной и холодной.
— Посиди малость, отойди, — посоветовал правильному Соколов, отряхивая с него землю.
Почувствовав себя свободным, бедняга на коленях бросился к нише за снарядами. Ему хотелось как можно скорее доказать товарищам, которые его спасли, свою нужность на батарее.
Правое орудие вело очень редкий огонь. Перед его позицией пылало три «тигра» и две «пантеры». Раич пригляделся — у пушки один человек. Когда он прибежал туда, по орудийному дворику в беспамятстве ползали раненые, у орудия в одиночку ворочался туляк Пономарев.
— Вовремя, старшой! Видишь: сам в рай просится, как откажешь!..
С противоположного борта «тигра», в который он ударил, сначала неуверенно, потом разом вырвалось и забушевало пламя. Дыра в лучах-трещинах зияла в самом центре креста на борту.
— А теперь пусть чешутся. Иди, старшой. У тебя батарея. Я найду себе помощника. — И тут же окликнул пробегавшего пехотного солдата: — Помогай, браток! Хватит бегать. Повоюем трошки.
На орудие шли уже три танка и бронетранспортер с пехотой. Танки маневрировали, вели огонь. Никак не приспособиться к ним.
— Что ты крутишься, гад!
Пономарев угадал маневр и всадил снаряд в борт танка с первого же выстрела. Слева, пересекая овраг, батарею обходили десятка два средних и тяжелых танков. Раич только вздохнул при их виде. Сколько их, откуда и куда они идут, пожалуй, не имело никакого значения, как не могло иметь никакого значения и то, кто их остановит — его батарея или другие. Самое важное — делать все возможное и невозможное, чтобы они остановились, и он делал это сам и помогал делать другим.
Ночь пришла несколько раньше и почти внезапно. Солнцу за весь день так и не довелось рассмотреть как следует, что же делается на земле.
Степь заполнилась
Из-за холмов выплыл рог молодого месяца. Впереди, справа и слева еще продолжали греметь пушки. Там продолжали свежевать «тигров» и из живых гренадеров делать мертвых.
Но усталость брала свое. Бой постепенно стихал. Шли свежие части на смену обескровленным, получали новые задачи и передвигались артиллеристы. Везли боеприпасы, почту, тягачи буксировали подбитую технику, несли еду старшины, начинали свою работу разведчики, саперы. В балках разворачивались штабы, пункты боепитания.
По полю раздавался лай собак. Собаки-санитары лаем извещали санитаров-людей о найденных раненых. Специальные команды подбирали и хоронили трупы. Русские так и останутся на этих полях, на своей земле. Кончится война, и на их могилы смогут приехать дети, матери, бывшие невесты, жены. Похоронят и немцев, если они не успеют сгнить под палящим солнцем, но на их могилах не будет ни крестов, ни памятников, даже холмиков. Их могилы будут отмечены только проклятиями, и никто не будет знать, где они.
У подбитого «тигра» в темноте на карачках ползают солдаты. Сгоревшие танки — черные. Не такие, какими они надвигаются, устрашающе раскрашенные. Земля вокруг них серая, обугленная, в пепле. Есть среди подбитых и целые, разрисованные пятнисто. Не сразу заметишь такого зверя в траве или кустах. Боеприпасы в целых «тиграх» есть. Экипажи бежали.
— Поменяли цвет, суки. В сорок первом — черные. Помнишь?
— И кресты мулюют — не заметишь. А то желто-белые, во весь борт.
— Гадюка тоже меняет кожу. Слетела наглость.
— Не слетела, а сшибли. Обломали рога.
Усатый солдат с гранатами на поясе деловито меряет броню «тигра» четвертью. Вид у него серьезный, хозяйски-хмурый, руки крупные, черствые. С таким же усердием он, наверное, пахал эту землю и примеривался, как срубить избу.
— Серьезная штука. Сантиметров пятнадцать, — делает он вывод.
— А здесь! — Щуплый солдатик запустил руку в рваную дыру борта, шевелит пальцами внутри танка.
— Нашли управу и на них. — Бронебойщик скользит пальцем в желобке от пули его ружья, хочет показать всем, что и он сюда руку приложил.
Батальон Карпенко занимает оборону по берегу балки. Наиболее расторопные уже отыскали родник на дне балки, поднимаются наверх с холодными мокрыми флягами.
В пахучем на росу дубняке устроились командиры.
— На сегодня тебе. — Костистый ноготь Казанцева царапает по карте. — Всего-навсего точка. И ни шагу. Ясно?.. Пушки, старший лейтенант, — Казанцев толкает в бок сопевшего ему в ухо Раича, — поставь сюда вот, у развилки дорог. Лучше всего в огородах… Сам выбирай. И нехай хоть по плечи в землю вобьют вас…