Дорога затмения
Шрифт:
— Значит, наполовину мы все же договорились, — с деланой бодростью заключил молодой человек. Он спрыгнул на пол, но неудачно — прижав каблуком подол своего длинного одеяния, вследствие чего пошатнулся и чуть было не упал. — Что ж, я как-нибудь вас навещу.
— Как пожелаете, — кивнул Сен-Жермен, даже не потрудившись двинуться с места, чтобы отвесить смущенному мусульманину ответный поклон.
Вновь зазвучала двуструнная лютня, она продолжала звучать и тогда, когда раджа начал прием и наиболее знатные гости стеклись к дверям тронного зала.
Вскоре к окну приблизился Джаминуйя.
— Вы меня поражаете, — сказал, усмехаясь, он.
— Чем же? — Сен-Жермен погасил мелодию и принялся разминать уставшие кисти.
— Вы путешественник, вы алхимик, вы отменный рассказчик, вы, по словам Падмири, знаток древних книг и плюс ко всему — музыкант. Не много ли этого для одного человека?
— Я всегда любил музыку, — сказал Сен-Жермен.
— Что вы играли? Что-то западное? Стиль виден, но строя и благозвучия нет, — заявил поэт, насмешливо щурясь.
— Вот как? — Ну погоди же! Сен-Жермену припомнилась залихватская матросская плясовая. — Может быть, вам понравится этот мотив?
Выслушав все, Джаминуйя склонил голову набок.
— Да, это, пожалуй, приятней. Простовато, но мило. Вы знаете что-то еще?
— Если хотите, я вам сыграю что-нибудь из разученного в Китае. — За болтовней Джаминуйи что-то крылось, но что?
— Нет-нет, это уж слишком. В их музыке нет ничего, кроме звяканья и завываний. Играйте свое. — Поэт, сложив на груди руки, замер. На Сен-Жермена он не смотрел.
Сен-Жермен продолжил свои упражнения, одни мелодии он вспоминал, другие лились сами собой, порождаемые переборами пальцев. Наконец отзвучал последний аккорд и инструмент лег на подоконник.
— Вы хотите мне что-то сказать?
— Да, собственно, ничего. Есть, правда, один пустячок, касающийся стихотворного метра. Но это может и подождать. — Напряженный взгляд Джаминуйи говорил об обратном.
— Тогда, быть может, вы присоединитесь ко мне? Я бы хотел прогуляться по саду. — Сен-Жермен выпрямился и одернул камзол. Что бы ни собирался сообщить ему Джаминуйя, лучше, если он сделает это не здесь.
— По саду? Да, там гораздо приятнее. Поэзия — это воистину дыхание естества. И разговор о ней подобает вести, удалившись от рукотворных роскошеств. — Джаминуйя толкнул неприметную дверцу в стене. — Вот вам и выход. Ближайший из всех.
И самый разумный, внутренне усмехнулся, переступая порог, Сен-Жермен.
Раджа Датинуш утратил большую часть богатств своих предков, но никакое золото мира не добавило бы великолепия парку, окружавшему прячущийся в горной ложбине дворец. Город отсюда был совершенно не виден, взор ласкали мощные купы многолетних деревьев и поросшие пышным кустарником, розоватые от закатного солнца холмы.
Поэт глубоко
— Вот аромат, который я предпочел бы любым благовониям, — заявил гораздо громче, чем надо бы, он.
— Восхитительно, — подтвердил Сен-Жермен, пряча ироническую усмешку.
— Сколь прекрасны цветы, к которым мы приближаемся, — провозгласил Джаминуйя, спускаясь по тропке к ручью. — Слушайте, — пробормотал он вполголоса, — мне стало известно, что многие слуги в доме Падмири подкуплены и усилия по меньшей мере одного из шпионов направлены на то, чтобы скомпрометировать вас.
Сен-Жермена новость не взволновала.
— Благодарю. В первое я почти верю. Раджа не может оставить сестру без присмотра. Что до второго, то я — маленький человек. Скомпрометировать меня трудно, да и зачем бы?
Джаминуйя остановился возле разросшегося куста. Его нежно-розовые цветки были поразительно мелкими, однако их одуряющий запах заполнял, казалось, собой всю округу и долетал до небес.
— Посмотрите, какая прелесть. Радже нравятся цветы покрупней. Я же люблю такие вот ноготки за их непритязательность и недолговечность. — Он оглянулся и сквозь зубы добавил: — Вряд ли тут кто-то есть. И все же говорите потише.
Сен-Жермен равнодушно кивнул. Нет, он не думал, что поэт его провоцирует, но на всякий случай спросил:
— Почему вы так беспокоитесь обо мне, Джаминуйя?
Поэт одарил его испытующим взглядом.
— Вам нужен ответ?
— Конечно. — Сен-Жермену понравилась реакция собеседника. Чтобы скрыть это, он повернулся к Джаминуйе спиной, наблюдая, как чудное розовое свечение, заполонившее парк, постепенно делается янтарным.
— Прекрасно. Я вам скажу. — Джаминуйя, судя по тону, был не на шутку рассержен. — Во-первых, вы мне симпатичны. Во-вторых, Падмири — мой друг, и своей неосторожностью вы можете ее подвести. А в-третьих… Тут, правда, речь уже не о вас… — Он снова понизил голос. — Я опасаюсь, что за всем этим стоит Тамазрайши.
Поэт сорвал три цветка, один воткнул в свою шевелюру, а два оставил в руке и двинулся по садовой дорожке.
— Когда три года назад разразилась резня, я чуть не сошел с ума. Я думал, что люди уже не вернутся к своим мирным занятиям и будут жить, истребляя друг друга. Теперь же, когда этот кошмар затевается сызнова, когда кругом расцветают козни и ложь, я делаю все возможное, чтобы предотвратить надвигающуюся беду. Или, по крайней мере, пытаюсь.
Сен-Жермен промолчал. Потом безразлично спросил:
— И… много у вас союзников? Ну, не союзников, так людей, разделяющих ваши взгляды? — Он не сомневался, что таковых практически нет.
Джаминуйя заколебался. Цветы, выскользнув из его руки, упали в траву, но он не обратил на это внимания.
— Пожалуй, только Падмири. Она всегда привечала меня и… и тех, кто был со мной рядом. Не многие решились бы на такое, но Падмири не волновало мнение света. Она позволяла мне воспарять к вершинам блаженства и утешала в минуты утрат.