Дорога затмения
Шрифт:
Абшелам нахмурился.
— Такими вещами не шутят. Ведь мы с тобой и находимся здесь именно для того, чтобы княжество перешло в полное подчинение Дели еще до рождения первенца Тамазрайши.
— Почему бы в таком случае не предложить ей в мужья одного из сыновей нашего повелителя, да хранит его милостивый Аллах?
Джелаль-им-аль снова взглянул на девушку, сидящую рядом с раджой, и по спине его пробежали мурашки. Что за чушь, сказал он себе, мусульманам несвойственно испытывать страх перед неверными, поклоняющимися ложным кумирам. Но факт оставался фактом. В безветренный, жаркий, клонившийся к душному вечеру день его вдруг охватила холодная дрожь.
— Слишком прямолинейное решение, юноша, — покачал головой Абшелам. — И далеко не самое мудрое. Любому слабоумному стало бы ясно, к чьей выгоде это ведет. Да и наш благодушный раджа тут же бы показал свой норов. Действовать надо гораздо тоньше. Существуют еще ведь и княжичи местных племен, чьи отцы тайно преданы Дели. Попробуем-ка женить одного из них на
— Они ведь с востока, а там весьма свободные нравы, — поспешил блеснуть своими познаниями Джелаль-им-аль. — Девочки там растут вместе с мальчиками, что поощряет распутство.
— Распутниц не обязательно искать на востоке, — пробормотал Абшелам, кивая в сторону возвышения. — Одна из них сидит перед нами, или я полный глупец. — Он повернулся, чтобы уйти, но приостановился и очень медленно, взвешивая каждое слово, сказал: — Приславшие тебя рассчитывают, что твоя образованность поможет тебе войти в доверие к старшей сестре раджи. В Дели известно, что к людям ученым она относится благосклонно.
— Войти в доверие? Но, собственно, как? При дворе она не бывает, а до ее дома не доскакать и в полдня, — возразил растерянно Джелаль-им-аль, огорошенный неожиданным поручением.
— Это твоя забота, — усмехнулся посол. — Поломай голову, прикинь, что к чему. Жизнь дипломата не состоит из одних развлечений. — Он посмотрел на понурившегося помощника. — Ну-ну, не расстраивайся. Я, так и быть, подскажу тебе один путь. В доме Падмири в силу не вполне нами выясненных обстоятельств проживает некий чужеземный ученый. Попытайся действовать через него. И учти, ты должен вызвать в сердце этой особы более чем дружескую приязнь, с тем чтобы после кончины правящего ныне раджи она самым недвусмысленным образом выступила в защиту политики султаната.
Голова юноши пошла кругом, его вновь сотрясла дрожь.
— Приязнь? Ей пятьдесят два. Что я могу тут поделать?
Вопрос повис в воздухе, ибо Абшелам Эйдан смешался с толпой, оставив своего порученца досматривать действо, которое к этому времени уже подошло к драматической фазе: охваченный жаждой разрушения Шива плясал на плавящейся от страшного жара земле.
Тайное послание из дома сестры раджи Датинуша Падмири к княжне Тамазрайши.
Высокочтимая госпожа, смею заверить, что твое поручение я ставлю превыше всех прочих возложенных на меня в этом доме обязанностей, приближая тем самым час праведной битвы за попранное величие нашей страны!
Сестра твоего отца живет той же жизнью, что и три года назад. По окончании сезона дождей у нее побывали трое ученых и двое странствующих музыкантов. Спешу отметить, что эти гости не отличались чем-либо от ее прежних гостей. Интерес хозяйки к исламу также не поднимается выше уровня отвлеченных на эту тему бесед. И военных тут совсем не бывает, порой, правда, наезжает начальник дворцовой стражи Судра Гюристар, но лишь затем, чтобы проверить вооружение караульных и лишний раз проинструктировать их, с какой степенью бдительности надлежит охранять дом столь высокородной особы.
Инородец, которого твой отец здесь поселил, тоже не вызывает никаких подозрений. Большую часть дня он проводит в отведенных ему покоях, посвящая все это время вполне безобидной возне с какими-то веществами. В чем смысл этой возни, сказать не может никто, включая его слугу, который столь плохо усваивает нашу речь, что ему с трудом удается что-либо втолковать, а уж выудить у него практически ничего невозможно. Алхимик же хорошо владеет как нашим наречием, так и говорами других стран, что весьма притягательно для нашей хозяйки. Она даже сказала, что не прочь изучить какой-нибудь из западных языков; впрочем, дело после этого заявления так никуда и не двинулось. Не двигаются между ними дела и в другом отношении, да и женщине в возрасте досточтимой Падмири обольстители уже не страшны, так что тебе, госпожа, совершенно нечего опасаться.
Что касается караульных, то они зарекомендовали себя как люди солидные, опытные, заботящиеся о своем добром имени и преданно несущие службу. Ни у меня, ни у кого-то еще не появлялось повода в том усомниться.
Что же до преданности почтенной Падмири богам, то и тут все идет заведенным порядком. Во время различных празднеств она совершает надлежащие жертвоприношения и требует того же самого от прислуги, исключая, конечно, рабов. Ее излюбленное святилище — храм Ганеши, что вполне ей подобает как женщине образованной и просвещенной. Однако какого-то фанатизма в хозяйке не наблюдается. Не сказал бы я также, что она поклоняется каким-либо связанным с темными силами божествам.
Книги, какие она читает, не ограничены рамками какого-то исторического периода или философского направления, но полного перечня их я представить, увы, не могу, ибо боюсь вызвать такими расспросами ненужные подозрения у приближенных к ней слуг. Не сомневайся, моя госпожа: узнав что-нибудь интересное, я незамедлительно пошлю тебе сообщение все с тем же добрым зерноторговцем, который взялся доставить по
Вот мое заключение: уважаемая Падмири всем своим поведением никак не выказывает стремления причинить вред кому-либо из своей родни. Не сулит неприятностей и ее чрево, ибо прошло то время, когда она могла понести и народить детей, могущих претендовать на княжеский трон, который по праву принадлежит лишь тебе и твоему будущему ребенку.
Оставаясь вечно к твоим услугам и с упованием на богов, которые положат конец всем нашим унижениям, я завершаю этот отчет.
ГЛАВА 3
После захода солнца в воздухе стала ощущаться прохлада, а ветерок с полей навевал приятное настроение. Падмири стояла на террасе, тянувшейся вдоль гостиной и погруженной во мрак. Ей было видно, как рабы прибираются в комнате, зажигают масляные светильники, переставляют столики и взбивают подушки. Отвернувшись от них, женщина зябко поежилась, но причиной тому был вовсе не проскользнувший под шелк ее одеяния холодок.
«Где твое благоразумие? — твердила она себе раз, наверно, в десятый. — Ты слишком стара даже для мало-мальски продолжительной связи, а потом еще неизвестно, интересуются ли тобой вообще». И все же он был притягателен — главный из обступавших ее вопросов: что будет, если ему вдруг вздумается зайти за черту, пролегающую между двумя немного симпатизирующими друг другу людьми? Это было так странно: после долгих лет размеренной жизни вновь терзаться сомнениями, свойственными лишь юности, и добиваться внимания человека, представляющего собой сплошную загадку. Падмири вздохнула и стянула потуже шаль. «Все, хватит об этом. В гостиной, среди подушек, ты еще раз обдумаешь линию своего поведения, а пока отдохни. — Она поднесла руку к лицу и провела пальцами по мелким морщинкам, скопившимся в уголках глаз. — Да, моя милая, тебе уж за пятьдесят. Это, конечно, немало, и все же сейчас ты выглядишь куда привлекательнее, чем в свои двадцать. В те годы черты твои для угловатой и долговязой девчонки были слишком крупны. С возрастом несоответствие сгладилось, ты резко похорошела, в тебе стали угадываться порода и стать. Потом появилась и некая величавость, та, какой не дают ни каста, ни ранг. А седина… Подумаешь, седина! Легкий налет серебра женщину только красит… И все-таки надо было надеть драгоценности», — подумала вдруг она.
— Падмири? — Голос шел из гостиной. Он стоял в дверях, выходящих во внутренний дворик, — этот сильный, загадочный, одетый в черное человек.
— Сен-Жермен? — Она вдруг занервничала и выбранила себя за глупый вопрос. — Я вышла сюда, чтобы не мешать рабам прибираться.
— Они уже справились, — сказал он, по-прежнему стоя в дверях, — и ушли. Вы хотите еще какое-то время побыть здесь?
— Нет, — поспешно сказала она, стараясь скрыть замешательство, — это… неподобающе.
Он смотрел, как она идет к нему, очень медленно, словно проталкиваясь сквозь воду и потупив глаза. Ее смятение было ему внятно. Гостя по местным обычаям принимают в гостиной, но ход вещей внезапно нарушился, и немудрено, что эта гордая женщина растерялась: ведь безыскусная и в то же время изысканная простота римского обращения ей неведома.
— Пожалуйста, — сказал он, отступив в сторону, чтобы дать хозяйке первой пройти в дом. Интересно, какой ногой она переступит порог? Правой, как это было принято в Риме, или все-таки левой. Не опуская глаз, Сен-Жермен улыбнулся. Правой, левой — не все ли равно?
Падмири нерешительно улыбнулась в ответ, испытывая странные ощущения. В гостиной, где она бегала еще девочкой, все вдруг ей показалось чужим — светильники, стены, обитые розовым деревом, пышный цветастый ковер.
— Это место назначено вам, — указала она на меньшую из двух стопок подушек, залитых желтоватым светом ламп, свисающих с потолка. Ей неожиданно захотелось, чтобы светильников было больше, хотя рабы по ее приказу и так удвоили их число.
Сен-Жермен с непринужденной легкостью соорудил из подушек нечто вроде диванчика и, поджав ноги, сел, хотя внешнее благодушие давалось ему нелегко. Он еще ранее, входя в эту комнату с другого конца, успел обратить внимание и на лампы, считающиеся здесь роскошью, и на витающий в воздухе аромат благовоний, располагавший скорее к отдохновению, чем к нескончаемым разговорам. Если тут к чему и готовились, то явно не к приему каких-либо мало знакомых друг с другом людей. «И почему тебе вздумалось, что Падмири устраивает светский раут? — сердито спросил он себя. — Стоило ли для приватной домашней беседы перетряхивать всю одежду, облачаться в превосходный с красною окантовкой камзол, не покидавший римской укладки чуть ли не со времен Ло-Янга и своим элегантным покроем вызывавший зависть у щеголей всего света? От Нормандии до Пекина, — уточнил мысленно он и вдруг непоследовательно подумал: — Стоило, да!»
— Вы отказались от приглашения отужинать вместе со мной, — сказала Падмири, с большим достоинством обустраиваясь среди подушек. — Воля, конечно, ваша, но… почему?
— Я сделал это отнюдь не из пренебрежения к вам, Падмири, — спокойно сказал Сен-Жермен. Он восхищался прямотой этой высокородной красавицы, наверняка усложнявшей ей жизнь.
— Возможно, обычаи, каких вы придерживаетесь, запрещают мужчине делить с женщиной стол, — предположила она. — Я слышала, что такое свойственно мусульманам.