Дорога
Шрифт:
Но на этот раз сыровар сдержался и только сердито сказал:
— Думаю, принесет.
Когда пришло время, отец на ночь глядя внезапно сказал Совенку:
— Приготовься. Завтра пойдем охотиться на коршунов. Я разбужу тебя на рассвете.
Даниэля-Совенка бросило в жар. Ему вдруг почудился аромат тимьяна, исходивший от охотничьих штанов сыровара, и сухой запах пороха от стреляных патронов, которые отец терпеливо и бережно набивал еще и еще раз, пока они не приходили в полную негодность. Мальчик уже предвкушал поединок с хитрыми и проворными коршунами и мысленно рисовал себе
С рассветом они тронулись в путь. На папоротнике по сторонам тропинки блестела роса, и на кончиках травинок тоже висели крохотные капельки, похожие на шарики ртути. Когда они начали подниматься по склону Пико-Рандо, из-за горы уже выглядывало солнце, а в долине еще стлался густой белый туман, и отсюда, сверху, она казалась озером какой-то странной, невесомой жидкости.
Даниэль-Совенок как завороженный оглядывался по сторонам. За спиной, в деревянной клетке, он нес герцога, который яростно фыркал, когда где-нибудь неподалеку слышался собачий лай.
Выходя из дому, Даниэль спросил у отца:
— А Тулу мы с собой не возьмем?
— Тула сегодня нам ни к чему, — ответил тот.
И мальчик в душе пожалел, что собаке, которая, увидев ружье и почуяв запах охотничьих сапог и штанов сыровара, запрыгала от нетерпения, придется остаться дома. Взбираясь по южному склону Пико-Рандо и чувствуя себя пронизанным светом и пропитанным запахами духовитых трав и цветов, Даниэль-Совенок еще раз вспомнил про собаку. Но потом он забыл и о собаке, и обо всем на свете. Он видел лишь настороженное лицо отца, спрятавшегося между серыми скалами, и герцога, который в пяти метрах от него бился и фыркал, привязанный за правую лапу. Сам он залег в заросли кустарника как раз напротив отца.
— Не двигайся и не шуми — коршуны твари ученые, сразу улетят, — сказал ему сыровар.
И Даниэль-Совенок затаился в своем убежище, спрашивая себя, есть ли какая-нибудь связь между ученостью коршунов, о которой говорил отец, и их оперением, черным, как сутана священников, которые ведь тоже ученые, даже знают латынь. Или, может быть, отец сказал это просто так, в шутку.
Даниэль заметил, что отец показывает ему пальцем на небо. Он, не шевелясь, посмотрел вверх и различил трех коршунов, медленно описывающих концентрические круги у него над головой. Совенок испытал неведомое доселе волнение. Он снова посмотрел на отца и увидел, что тот, побледнев, осторожно берет ружье на изготовку. Герцог забился и зафыркал еще сильнее. Даниэль-Совенок прижался к земле и затаил дыхание, видя, что коршуны спускаются на них. Он мог уже рассмотреть их почти во всех подробностях. Один из них был на редкость большой. Совенок как назло почувствовал зуд в ноге, но, сдержавшись, не почесался, чтобы не двигаться и не шуметь.
Вдруг один из коршунов камнем упал с неба и стремительно пронесся над самой головой герцога. Вслед за ним ринулись вниз два других. У Совенка бешено колотилось сердце. Он сморщил лицо в ожидании выстрела, но выстрела не последовало. Он с изумлением посмотрел на отца.
Тот вел двустволку за большим коршуном, опять поднимавшимся ввысь, но не выстрелил и теперь. Даниэль-Совенок подумал, что с отцом случилось что-то неладное. Он никогда еще не видел коршуна так близко от человека, а отец тем не менее не палил.
Скоро коршуны возобновили атаку. Возбуждение Даниэля и герцога еще возросло. Пронесся первый коршун — так близко, что Совенок различил его блестящий круглый глаз, впившийся в герцога, и крючковатые, хищные когти. Пролетел второй. Они походили на эскадрилью самолетов, пикирующих друг за другом. Теперь снижался самый большой — на фоне голубого неба четко вырисовывались его распластанные черные крылья. Без сомнения, этой минуты и ждал сыровар. Даниэль посмотрел на отца. Тот вел двустволку за птицей. Коршун на бреющем полете пронесся над герцогом. В это мгновение прогремел выстрел, отдавшийся в долине многоголосым эхом. Теряя перья, птица неистово замахала обессилевшими крыльями в отчаянной попытке улететь из опасной зоны, но тут сыровар выстрелил еще раз, и коршун, скорбно каркая, в вихре перьев рухнул наземь.
Даниэль-Совенок не откликнулся на ликующий крик отца. Когда раздался второй выстрел, он поднес руку к щеке, почувствовав внезапную боль, точно его кольнули раскаленной проволокой или ожгли плетью. Отняв руку, он увидел, что она в крови, и понял, что отец подстрелил его.
— Ты попал в меня, — робко сказал он.
Сыровар замер на месте; его воодушевление сразу остыло. Подходя к Даниэлю, он чуть не плакал от досады на самого себя.
— Ты сильно ранен, сынок? Ты сильно ранен?
На несколько секунд и небо, и земля — все помрачилось перед глазами сыровара. Все его усердные старания накопить деньги и вся его скаредная жизнь на миг утратили смысл. Что ему было делать, если он убил сына, если сын уже не сможет выйти в люди? Но когда он приблизился к Даниэлю, его мрачные предчувствия рассеялась. Подойдя к нему вплотную, он разразился нервным смехом и принялся корчить смешные рожи.
— А, это ничего, это ничего, — сказал он. — Я думал, дело серьезное. Это тебя рикошетом задело. Тебе больно? Ну, ну, ну. Это всего лишь дробинка.
Даниэлю-Совенку не понравилось это пренебрежительное отношение к его ране. Большая ли или маленькая, это была огнестрельная рана. И он языком нащупывал пупырышек в щеке. Что же из того, что это дробинка? Дробинка из свинца, а значит, вроде пули. Малюсенькая пуля.
— Теперь мне уже не очень больно. Так, немножко. А сперва прямо обожгло, — сказал он.
Из щеки сочилась кровь. Отец повернул голову в сторону сбитого коршуна. С малышом не случилось ничего страшного.
— Ты видел, как он упал, Даниэль? А видел, как он хотел, хитрюга, улизнуть после первого выстрела? — спросил сыровар.
Нескрываемый восторг отца передался Даниэлю-Совенку.
— Конечно, видел, папа. Он упал вон там, — сказал он.
И они вместе побежали за своей добычей. Коршун еще корчился в предсмертных конвульсиях. Размах крыльев у него был больше двух метров.
На обратном пути Даниэль-Совенок спросил у отца:
— Папа, как ты думаешь, у меня останется след?
— Нет, все заживет.
У Даниэля-Совенка чуть не навернулись слезы на глаза.
— Но… Неужели у меня не останется никакого шрама?