Дорогами войны. 1941-1945
Шрифт:
Поскольку в руках защитников города Ленинграда оставалась южная часть Ладожского озера и по нему налаживалась связь со страной, немецкое командование разработало новый план наступления к реке Свирь, на соединение с финской армией. По этому плану главное направление нового удара через Будогощь и Тихвин стало с октября 1941 года предметом внимания немецкого командования.
Советское командование прилагало огромные усилия для деблокирования Ленинграда и удержания южной части Ладожского озера, но эти попытки не увенчались успехом. Наши войска были обескровлены, и 8 ноября 1941 года немецкие войска захватили Тихвин, перерезав последнюю дорогу, по которой к Ладожскому озеру подвозились грузы для осажденного Ленинграда. Требовались решительные действия по ликвидации противника в районе Тихвина и Волхова, чтобы перебрасывать грузы для осажденного Ленинграда до Ладожского озера и затем далее в Ленинград.
Вот почему, хотя положение под Москвой было тяжелым, в ноябре-декабре 1941 года на Тихвинское направление было дополнительно направлено из стратегических резервов и с других участков фронта девять стрелковых и одна танковая дивизия, стрелковый полк, танковая бригада, специальные части и подразделения.
9 ноября 1941 года командующим 4-й армией был назначен опытный военачальник генерал армии К.А. Мерецков, а 17 декабря был образован Волховский фронт.
Наша 65-я стрелковая дивизия влилась в состав оперативной группы 4-й армии. 127-й легкоартиллерийский полк, в котором я был командиром огневого взвода, после выгрузки начал продвижение в сторону Тихвина только на рассвете, когда возвратилась полковая разведка. Колонна вскоре втянулась в лес, где дорога пошла по выемке, подобно узкому коридору, рассекавшему невысокую возвышенность, покрытую могучими соснами и елями с тяжелыми замысловатыми шапками снега на ветвях.
Мы шли за орудиями, которые легко катили шестерки попарно запряженных лошадей, делились между собой первыми впечатлениями о невиданной красоте северного леса зимой.
Наши восторги прервал, неожиданно вынырнув с правой стороны леса, легкий немецкий самолет-разведчик. Он на небольшой высоте пересек дорогу и заложил глубокий вираж, увидев колонну.
– Воздух! Воздух! – одновременно разнеслось по всей колонне. – В укрытие!
Ездовые ударили лошадей и рванулись на рысях вперед, стремясь рассредоточиться и найти место, где можно было бы выбраться из узкого дефиле, чтобы укрыться в лесу. Рассыпались по сторонам и боевые расчеты, однако некоторые еще не спешили, понимая, что летчик только еще рассматривает движущиеся к линии фронта наши войска. Я внимательно наблюдал за самолетом, удивленный, что встреча с немецкой авиацией произошла так быстро.
Сделав два круга над хвостом колонны, самолет перевалился на другое крыло и стал делать виражи над головой колонны. Было нетрудно догадаться, что летчик считает орудия и собирает обстоятельные данные. Затем самолет полетел в сторону станции взглянуть, что делается там, сделал над ней несколько кругов, вышел на ось дороги, направляясь опять в нашу сторону.
«Лег на боевой курс», – пронеслось у меня в голове.
– В укрытие! За мной! – крикнул я оставшимся на дороге, взбираясь по откосу к лесу. Оглянувшись, увидел, что несколько солдат остались стоять на дороге, и моментально скатился к ним. Один из них, держа в руках вожжи, невозмутимо убеждал своих товарищей:
– Чего бежать-то? Нешто вы не видели: крест у него? Это санитарный самолет пролетел!
Я остолбенел от солдатской наивности, потом взорвался.
– Сейчас бомбить будет! Покажет вам санитарную обработку. В укрытие! Самолет чуть-чуть поводил носом, еще точнее выправляя курс по оси дороги. Товарищи «грамотея» поняли, что им грозит, и бросились за мной, а оставшийся на дороге с удивлением замотал головой, не понимая источника опасности.
Отбежав на десяток метров в лес, я плюхнулся под большую сосну головой к дороге, спрятал ее за ствол дерева. Но было так охота посмотреть на первую атаку самолета, на солдата, на действия зенитчиков, которые уже расчехлили на своей машине счетверенные пулеметы, приготавливаясь к открытию огня, что я тут же выглянул из-за дерева, наблюдая за их действиями. «Наверняка собьют самолет на такой небольшой высоте, – думал я. – Сейчас прямо в лоб ударят. Деться ему некуда».
Я уже прикидывал, куда он рухнет. Зенитчики суетливо задергались. «Дубины! Чему только их учили? – зло прокомментировал я их действия. – Ну, скорее же, скорее! Такой случай! В перекрестье прицела его! Опоздаете!» Пулеметная очередь только началась и тут же оборвалась: заело ленты. От самолета отделились две небольшие бомбочки, и я спрятал голову за дерево. Взрывы раздались чуть впереди на дороге, метрах в сорока от меня. Самолет улетел в сторону Тихвина. Я тут же выскочил на дорогу. Потери оказались невелики. Бомбы упали в кювет, повредили одну повозку, убили одну лошадь, легко ранили оставшегося на дороге солдата.
Так все получили боевое крещение на первом километре от места выгрузки, а некоторые, кроме того, узнали, что есть различие между красным крестом нашей авиации и фашистским опознавательным знаком, что желтый крест на самолетах противника и свастика – это одно и то же.
Опасаясь прилета вражеских бомбардировщиков, полк свернул вскоре с дороги и занял первые огневые позиции. Наша шестая батарея расположилась возле громадных елей, окаймлявших небольшую полянку. В секторе для стрельбы не должно быть высоких деревьев, у елей обрубили нижние ветви, чтобы можно было оттащить орудия при появлении самолетов противника. Левее нас расположились две батареи 76-миллиметровых пушек. Связисты, обвешанные телефонными катушками, сразу же потянули провода на наблюдательный пункт.
Уже к вечеру поступила команда на пристрелку орудий. Все немного волновались перед таким ответственным событием, хотя каждый был готов к этому и четко знал свои обязанности. Заряжающий взял полуторапудовый снаряд и, сознавая, что это не учебная болванка, начал осторожно направлять его в канал ствола гаубицы.
Командир взвода лейтенант Гаврилюк тут же подскочил к заряжающему:
– Смелее надо действовать, с силой надо загонять снаряд, как учили, чтобы медный поясок врезался в нарезку ствола! Вот так!
Он взял снаряд и со звоном загнал его в ствол.
– Это первый снаряд, который на головы врагов посылаем!
Все отбежали от орудия и попрятались согласно инструкции в ровике, в том числе и наводчик, державший в руках конец десятиметрового шнура. Командир взвода стал в стороне от орудия. Я, как стажер, решил, что мне тоже прятаться в укрытие не к лицу и, вопреки наставлению боевого устава, стоял возле орудия. На всякий случай, опасаясь за свои барабанные перепонки, зажал пальцами уши и нос, как это делают начинающие пловцы. За время службы в армии мне лишь однажды пришлось присутствовать на боевых стрельбах, да и то в качестве зрителя. Стоять рядом со стреляющим орудием не приходилось.
Прогремел первый выстрел. С моими ушами ничего не случилось, и с ушами лейтенанта, который, улыбаясь, смотрел на меня, тоже. Эмоций после выстрела было достаточно: наконец-то и мы послали на головы врагов первый снаряд! Все словно повзрослели сразу на несколько лет и испытывали глубокое удовлетворение. Но что это? Ствол гаубицы, откатившись, почему-то мучительно медленно возвращался назад и, не дойдя на один сантиметр до нормальной отметки, остановился. По условиям мирного времени это было ЧП – чрезвычайное происшествие.