Дорогая пропажа
Шрифт:
В конце концов, все это изобилие, переполнявшее психику, стало излишне напрягать. И Павел перевел взгляд на украшенный иллюминацией проспект.
До Нового года оставалось несколько дней, а он, оставшись без семьи, еще до конца не решил, где будет его отмечать.
Благодаря великолепной беспардонности тещи их немногочисленные общие знакомые оказались втянутыми в семейные разборки независимо от их желания. Теща под видом какой-либо мелочи, типа рецептик для выпечки освежить в памяти или сердобольно о здоровье справиться, периодически названивала всем «заинтересованным» фигурантам женского пола, рассказывая то, что считала нужным. И ее остановить тактично, сколько и кто ни пробовал, ни разу успехом не увенчалось. Ну, а идти на открытый бунт никто даже и не помышлял – себе дороже. Вот так и терпели, хотя, наверное, с самого начала понимали, что эта женщина всеми возможными способами старается рассорить собственную дочь с мужем. И, кстати, через создаваемое ею общественное мнение в виде слабохарактерных поддакиваний, что ее убеждали в праведности намерений, в том числе. Вот, казалось, успокоиться бы ей после рождения внука, осознать, так сказать, свою роль в его судьбе. Нет же. Однажды наметив себе такой путь, поставив перед собой задачу, когда зять не выдержавший как-то постоянных нападок попытался поставить ее на место, она методично проводила задуманное в жизнь. Да и задуманное ли. Судя по всему, все у нее, скорее, получалось само по себе, от переизбытка энергии. Просто она так чувствовала, и законы логики, не говоря уже о более высоких материях, для ее уровня восприятия жизни были чужды.
Капля камень точит. Если вначале Лена отмахивалась от матери, от ее неуклюжих домыслов, связанных с мужем, посмеивалась втихаря над ней, то со временем вся эта мамина галиматья стала прорастать в ней. Порой ей начинало видеться подтверждение ее слов. Срабатывал принцип: если в этом случае мама права, значит и в остальном, наверное, тоже. Сколько раз Павел просил ее уйти жить на квартиру. Сколько намекал, что скоро точно не выдержит. Ни в какую. Сколько раз задавал простой вопрос – почему? Но ни разу не получил вразумительного ответа. Только детский лепет. Понятно было одно – никакая квартира, которую мог позволить себе снять муж, не шла в сравнение с папиными апартаментами. В дополнение ко всему Лена оказалась до крайности ревнивой женщиной. Впрочем, как и ее мать, всю жизнь донимавшая мужа претензиями, что тот ей изменяет. Количество собираемого негатива подходило к критической массе. Прибавилось еще и то, что с братом Лены – на почве разногласий с Елизаветой Кондратьевной, у Павла случилось пару серьезных стычек. Двадцатидвухлетний – достаточно инфантильный – молодой человек дважды в состоянии опьянения пытался ударить Павла. И если в первый раз Павел «отнырялся», уходя от кулаков, казалось, ни с того, ни с сего разъярившегося парня, и все, слава богу, успокоилось с приходом тестя, то в другой – драка случилась.
За несколько лет диверсионной работы, очень эмоционально проводившейся, теще, наконец, удалось добиться своего. Она торжествовала. В один из вечеров – пару недель назад, когда Павел пришел за остававшимися вещами, Елизавета Кондратьевна, обращаясь к дочери, почти прокричала с надрывом: «Ну что я тебе говорила?» По всему было видно, что на самом деле она обращается не к ней – к нему. «Ленке, – догадался, – она уже высказала это не раз».
– Я же говорила, – в ее голосе еще сильнее проступил гнев торжества, – не остановит его ребенок. Таких безответственных поискать еще надо, – теща победоносно проследовала в детскую комнату, громко, словно пытаясь напугать кого-то, хлопнув дверью, – Папочка твой, негодяй, пришел. Полюбуйтесь на него.
– Сама ты… – послышался плачущий голос сына, он всхлипнул, видимо, сдерживаясь, – Мой папа хороший.
Павла передернуло.
– Елизавета Кондратьевна… ну зачем вы так?
– А как с тобой прикажешь? – визгливо прокричала теща, – Ты же – подонок. Ребенка сиротой оставляешь.
«Затравили суки ребенка», – он чуть сдержался, чтобы не пойти туда. Но вовремя остановился, зная, что за этим может последовать.
– Алеша, – позвал, – Иди ко мне, сынок.
Мальчик вышел и растерянно посмотрел на него, видимо, не понимая, что ему делать дальше.
Павел подошел, сунул ему шоколадку и погладил по голове.
– Как дела… солдат? – вспомнил, что отвечал сын, когда его спрашивали, кем он хочет стать.
– Харлашо, – Алеша как-то грустно улыбнулся.
– Ну, хорошо это хорошо, – не нашел ничего лучшего сказать Павел, и снова погладил сына по голове, – Ну, беги, играй, – он посмотрел на жену, словно хотел что-то сказать.
Лена продолжала молчать: она за все время не проронила ни слова. Сидела в кресле, разглядывая ногти, и демонстративно не обращала на него внимания. Побаивалась матери, позорно позволяя ей вытворять гадости. «Совсем неадекватна. Не понимает, что так не должно быть. Что у нас своя… – сознание запнулось, не закончив мысль, – была…» В душе снова поднялась волна противоборствующих сил. И не хотелось уходить – оставлять сына: а вдруг бы все наладилось, вдруг жена перестала бы потакать теще? И понимал – дороги назад нет. Ничего уже не срастется. Разве что теща отдаст богу душу. Но, глядя на энергичность сорокасемилетней «мамочки», об этом не стоило и мечтать. «Эта всех закопает», – нахлынули чувства.
За дверью слышались оскорбительные в полголоса выпады тещи. «Больная!» – опять не выдержал Павел.
Жена все так же, как тронутая умом, сидела, исследуя пальцы рук. Словно выискивала и исправляла огрехи маникюра, что-то сосредоточенно приглаживая на ногтях.
– Лен, а где мои вещи?
Она приподняла плечо и прижала к нему голову с той стороны, откуда раздавался голос мужа, словно защищая ухо от этого голоса. Словно он ей ужасно неприятен.
– Там, где ты их оставил, – бросила, не посмотрев в его сторону. Чувствовалось, что она сдерживается, как может. Последнее время, как и теща, Лена начинала закатывать истерики, добиваясь своего. Но делала это в отсутствие матери, осторожно перенимая пальму первенства. И не допускала подобной вольности при ней. Такая манера ее поведения поражала Павла.
Он открыл встроенный шкаф. Рыночный полосатый баул, взятый у одного из друзей, на месте. Но почему-то с расстегнутой наполовину молнией. «И здесь уже поковырялась, – поморщился Павел, имея ввиду тещу, – Неугомонная! Вот уже…» Ситуация вызвала горькую усмешку. Он вытащил сумку. Подошел к двери, приоткрыл ее и обернулся: хотел сказать что-то хорошее, но почувствовал, что это отдает дурным пафосом.
– Лен? – обратился к жене.
Она резко – почти выкрикнула – выдохнула:
– Ну, иди уже! Не рви сердце!
– До свидания, Алеша.
Павел вышел, и, насколько можно быстро, засеменил по широкой лестнице. Словно убегая. Будто боялся, что вот сейчас, пока он не миновал консъержа, выглянет из двери Елизавета Кондратьевна и что-нибудь прокричит вслед – она это могла.
Внизу ждал Слава. Он выскочил из машины, увидев выходившего из подъезда товарища, и быстро открыл багажник:
– Ну что? Дома эта?
Павел кивнул утвердительно.
– Орала? – Слава прекрасно знал Елизавету Кондратьевну.
Павел снова промолчал, угрюмо покивав головой.
– Ну что? Может, ко мне? – засуетился Слава, уловив настроение друга. Вопросительно заглянув в глаза, щелкнул себя по гортани, – Может…
– Нет, Ковальский, не сегодня. Давай ко мне на квартиру. Не до гостей что-то. Если бы ты еще один был, другое дело. Не хочу кукситься перед Полиной.
– Точно нет?
– Точнее не бывает.
– Ну, смотри, Паша. Как скажешь, – Ковальский не смог скрыть сожаления: дело-то, вроде, сделано, а традиционное завершение его отсутствует.
3.
За пару дней до Нового года Павел, наконец-то, решил: конечно же – к друзьям. Столько лет у них. Да Ковальские и не поймут, особенно сейчас. К тому же в одиночку, в неуютной квартире отмечать смену тысячелетий – хотя подобная мысль и проскользнула – это вообще кощунство.
Предыдущие жильцы оставили после себя жилплощадь не в лучшем виде – что обои, что линолеум, и он договорился с хозяевами квартиры, что за ним косметический ремонт, а стоимость ремонта пойдет в зачет квартплаты. Но вот уже месяц ни до чего не доходили ни руки, ни мысли: еще не до осмысления и того, что нужно делать вообще – как жить дальше. Какая тут квартира? На работе немного отвлечешься, а приходишь вечером сюда и все думы исключительно о случившемся. Какие отношения сложатся с ребенком: дадут ли ему встречаться с Алешей? Судя по острым нынешним отношениям – вряд ли. «Этой… глубоко плевать на все, что за пределами ее примитивного разума». Последняя фраза, словно челнок швейной машины, выудила из памяти на арену сознания образ Евстигнеева в белой шапочке булгаковского профессора Преображенского и сразу же вслед за ним Шарикова с его знаменитым «абырвалг», и появилась нелепая мысль, что ему, как и Шарикову, несказанно «свезло». «Да уж, – вздохнул, криво улыбнувшись, – свезло, так свезло, – Павел вдруг ощутил всю абсурдность ситуации: он уходит от жены, а думает о теще. Как будто с ней собирается разводиться, – А ведь и, правда, с ней, – удивился так запоздало пришедшему откровению, – как будто у меня две жены – старшая и младшая».