Дороги богов
Шрифт:
Ворон всякий наш разговор переводил на смерть — я успел к этому привыкнуть.
— И последний совет. — Он уже тронул коня, и я прибавил шагу, чтобы держаться вровень с мордой его лошади. — Олава сына Эрика больше нет. Он умер — для всех. Даже если тебе удастся вернуться домой, там никто не обрадуется твоему возвращению. Поэтому выбери себе новую жизнь и живи ею.
Не знаю, что подвигло меня на этот шаг, но я тут же ответил:
— Я останусь с тобой. До конца!
Ворона явно испугали мои слова. Он снова осадил коня и обратил ко мне испуганное лицо:
— Даже не вздумай!..
Прошло еще несколько дней, прежде чем мы вернулись к этому разговору.
Мы продолжали двигаться на восток и оказались в землях, о которых я ничего не знал. Нас окружали дремучие леса, как две капли воды похожие на те, где мы встретились. По сути дела, мы еще так и не выбрались из чащ, и мне начало казаться, что леса никогда не кончатся. Я вырос на берегу фиорда, в горах. Там не сыщешь густой чащи, зато было море, горы и сколько угодно неба. А потом были нескончаемые морские походы и берега чужих земель. Но я всегда был на просторе. Теснота существовала только в клети рабов, откуда я вырвался раз и навсегда. А здесь я истосковался по свободе и жаждал вырваться на волю.
На мой вопрос, когда кончатся леса, Ворон ответил по своему обыкновению загадочно:
— В свое время, но если бы это зависело от меня, то я бы пожелал, чтобы они никогда не кончались.
Чем дольше продолжался наш путь, тем молчаливее и печальнее делался мой спутник. Бывало, что за полдня из него не вытянешь ни единого слова. В его светлых глазах появился и не гас странный огонек — это был взгляд человека, живущего в постоянном ожидании смертельной опасности.
В свое время Ворон спас мне жизнь, вселил надежду и, сам того не подозревая, готовил к будущей жизни. Я чувствовал привязанность к нему и с радостью был бы у него рабом, если бы он пожелал. Но Ворон приказал мне раз и навсегда оставить даже мысли о рабстве, и я подчинился. Но тревожиться за свою судьбу он мне запретить не мог. Стремясь узнать, что к чему, я не отставал от него день и ночь, выспрашивая и выведывая, но время шло, а мой спутник не сдавался.
Наконец мое желание исполнилось. Пробираясь по бездорожью, мы наткнулись на тропу, и Ворон без раздумий свернул на нее, словно знал здесь каждую травинку. Мы проехали всего ничего, когда впереди развиднелось.
Мы стояли на опушке леса, на вершине крутояра, с которого открывался вид на холмы, поросшие островками леса. Между ними текла река — похожая на те, через которые мы неоднократно перебирались в пути. Где-то далеко, на горизонте, глаз различал распаханные поля и другие признаки близкого человечьего жилья. А надо всем этим было светло-голубое осеннее небо и сколько угодно простора.
Задохнувшись от необыкновенного зрелища неизвестной мне земли, я стоял, держа под уздцы серого коня Ворона. Тот сидел в седле, откинувшись назад. Внезапно раздался его короткий болезненный стон.
Я вскинул глаза. Мой спутник жадно смотрел на раскинувшиеся перед ним поля, и я готов был поклясться, что глаза его блестят от сдерживаемых слез.
— Что это за земля? — решился спросить я. — Это твоя родина?
— Это мой дом, — вздохнул он
Я с готовностью кивнул — у отца было несколько рабов из тех краев, викинги, побывавшие там, рассказывали чудеса об этом крае.
— Гардарика гораздо дальше, в той стороне. — Ворон махнул рукой к северу. — А эта река называется Лаба…
— Красивая! — сказал я, желая показаться вежливым.
— Что ты знаешь о красоте? — Ворон впервые рассердился. — Ты не видел Ильмера, нашего озера, не видел Славенска, города моих предков! Не видел реки Мутной и отражающегося в ее водах святилища бога Коркодела, Змея Волхова!.. Как бы я хотел умереть на родине, там, где пролилась кровь моего отца и где навеки упокоилась моя мать…
Совсем недавно он уговаривал меня смириться с тем, что я больше никогда не увижу мать и родных мест, и я не удивился теперь его словам. Но молодость не может смириться с неизбежным, и я не верил его словам.
— Что заставляет тебя так думать? — спросил я. — Неужели ты торопишься умереть?
— Я люблю жизнь, — таким мрачным голосом, что заставил меня усомниться в истинности этих слов, ответил Ворон. — Но я знаю, что за мои дела мне не положено счастья умереть на родине, в свой срок… Моя жизнь близится к концу, Олав!
— Ты болен?
— Я женат!
Недоумение, написанное у меня на лице, было красноречивее всяких слов. Взглянув на меня, Ворон вдруг спешился, разминая ноги, и вышел на склон, подставляя загорелое лицо осеннему неяркому солнцу.
— Ты нравишься мне, Олав Тополь, — заговорил он не оборачиваясь. — Не ведаю, в чем тут дело. По всему выходит, что я должен ненавидеть тебя — ведь теперь ты продолжишь мой путь, а мне надлежит уйти в сторону и из жизни… Но ты нравишься мне, и я ничего не могу с этим поделать!.. Что ты знаешь о Дороге богов?
Ворон никогда не заговаривал о ней, только раз или два упомянув в беседе, и я покачал головой:
— Только то, что по ней идут избранные богами…
— По ней идут сами боги, — поправил меня Ворон. — Их деяния слишком сложны для понимания смертных людей, и никто лучше них не может объяснить их целей. Мы, люди, им нужны, и они избирают лучших, кому доверяют и кто в мире призван исполнять их волю… У каждого избранного своя судьба, но одно их роднит и позволяет узнать друг друга — смерть. Жить ради богов означает умереть для остального мира, ибо не под силу смертным деяния богов. Каждый из нас, ступая на Дорогу богов, должен помнить это. Ступивший на Дорогу богов уже не может сойти с нее живым.
— Ты стоишь на Дороге, — догадался я.
— Да. И свой путь я прошел до конца. Боги больше не нуждаются во мне, раз я встретил тебя… Кроме того, однажды я ослушался их приказа и должен понести кару за свое упрямство… Меня радует одно. — Ворон улыбнулся вымученной улыбкой. — Что я перед смертью встретил тебя. У меня нет детей — ты будешь моим сыном. Тебе я передам все, что у меня есть, все знания, весь свой опыт. А после моей смерти ты продолжишь мой путь.
— По Дороге? — ужаснулся я. До меня только сейчас начало доходить, что происходит нечто важное и необыкновенное.