Дороги богов
Шрифт:
— Да ты что? — Зарница не шевельнулась, не сдвинулась с места, но Милонег все равно бросился впереймы — удержать, не дать переступить порога. — Уходишь?
— Я ненадолго, — в который раз повторила Зарница. — К рассвету уж в ополчении быть надо… Иль ты не слыхал ничего?
— Слыхал, как же. — Лицо Милонега помрачнело. — Еще с зимы до нас разные вести доходить начали… И про Вадима с Рюриком мы слыхали, и завтрашнего дня ждем с тревогой… Великий бой будет! Про то все знамения говорят! Но тебе-то что в нем? Что тебя на битву зовет? У тебя сын!.. Оставайся!
Словно поняв что-то страшное, маленький Волчонок крепче обхватил мать ручками, но Зарница покачала
— Не могу, — вымолвила она. — Мое место там, Милонег! Когда-то я допустила ошибку, неверно истолковав знамения богов… Возможно, завтра я искуплю свою вину.
— Да ты и так… — начал было Милонег.
Зарница не дала ему договорить — отстранилась, шагнула к порогу.
— Мое место там, — жестко повторила она. — Я жрица Перуна и в бою должна быть с воинами.
— А я? — Милонег не выдержал. — Как же я?.. И Волчонок… Как же мы будем, если ты… если тебя…
— А ты… — Зарница помедлила, чувствуя, что ноги сами не идут из избяного тепла наружу, — ты сбереги мне сына. Ты добрый, мудрый, сильный. Ты сумеешь его вырастить, как родного. Я потому и ухожу, что ведаю — мой мальчик остается в надежных руках.
С этими словами она оторвала от себя руки сына и передала его Милонегу. Жрец послушно принял Волчонка, обнял его, не сводя глаз с Зарницы.
Помедлив, женщина полезла за пазуху, вытащила и сняла с шеи кованый оберег — фигурку ворона, что когда-то давно, в ночь зачатия этого малыша, отдал ей в обмен на громовник Перуна его отец, бодрич Тополь, сын Ворона из рода Волка.
— Запомни, Волчонок, — медленно, пристально глядя в глаза сыну, молвила она, — этот оберег — все, что осталось у меня от твоего отца. Он был из рода Волка — потому и ты Волчонок… Когда-нибудь — я верю — он придет, а пока носи его знак и помни обо мне!
Мальчик притих, съежился, чуя страшный смысл материных слов. Он без сопротивления позволил Милонегу уложить себя в постель и прикрыть одеялом, свернувшись под ним калачиком от страха.
Молодой жрец догнал Зарницу уже у калитки.
— Ты что? — ахнул он, ловя ее за локоть. — Умирать собралась? Почему с сыном простилась, как будто на смерть идешь?.. Не пущу! Не могу тебя пустить! Как ты не понимаешь, что ради тебя я сам умру? Ты и сын твой мне дороже всех на свете! Ты нужна мне, Зарница…
Зарница уже шагнула за порог, но тут остановилась и пристальнее вгляделась в лицо Милонега, словно увидела его впервые. Раздумав идти сразу, помедлила, потом достала из-за пояса нож и отрезала отросшую на три ладони косу.
— Наши судьбы в руках богов, — сказала она, вкладывая ее в руки остолбеневшего Милонега. — Но каждый человек свою судьбу делает сам… Коли будет суждено мне вернуться — стану твоею. А не вернусь — сохрани Волчонка! Ради моей памяти…
Закусив губу, Милонег стронулся с места, обхватил Зарницу одной рукой, другой прижимая к сердцу короткую косу, отыскал ее сухие, обветренные губы, поцеловал… Жрица сама не стала длить прощания — мягко отстранила друга, последний раз кивнула ему и, на ходу надевая кожаный подшеломник, скорым шагом, почти бегом, ринулась прочь по улице.
Не чуя под собой ног, она спешила к Вадимовым полкам. Очертя голову бежала по хрупкому, трескающемуся под ногой льду Волхова и приостановилась лишь однажды — когда на глубине заворочался потревоженный хождением водяной, повернулся с боку на бок и толкнулся снизу в лед. По ледяной коре прошла трещина, и Зарница замедлила шаг, выбирая окольный путь. Добежав наконец, она мало не без памяти рухнула на землю у костра, вся дрожа и никак не успокаиваясь.
Как-то
Дождавшись своей очереди, тело принялось привычно делать свою работу, а мысли, вместо того чтобы умереть до срока, толпились в голове. Глядя на прущих вперед, кричащих что-то людей, сцепившихся в поединках с викингами-наемниками и бодричами, Зарница не переставала удивляться, как со стороны озирая сумятицу тел под стеной. Эти бодричи и викинги были одного корня с Тополем, чужаком, которого она повстречала почти пять лет тому назад и потеряла через несколько часов. Выходя на последний бой к стенам Нового Города, она еще боялась, что встретит его среди людей Рюрика, ждала и отчаянно не желала узнать в бою, отгоняла от себя саму мысль о том, что увидит полузабытое, когда-то любимое до невозможности лицо залитым кровью…
Теперь страх прошел. Его здесь не было и быть не могло. Здесь вообще не было того, кто был нужен ей, кого она ждала всю жизнь, о ком порой всплакивала в подушку, на кого гадала еще в девчонках, кому мечтала нарожать сыновей. Он был на земле, он жил совсем рядом, бок о бок и терпеливо ждал своего часа. А она, как слепая, ходила, перешагивая через его сердце, как через досадную помеху, и лишь теперь поняла, обо что на самом деле спотыкалась.
Милонег… Имя-то какое нежно-сильное! А сердце!.. Да разве есть где другой человек с таким сердцем? Нет, на земле он один, и она дойдет до него. Пусть не будет больше за спиной крыльев — зато не будет и усталости, гложущей душу. Она научится любить Милонега, станет уважать его мать и родню, со временем привыкнет, почувствует себя счастливой и нужной. И родит ему детей… Ну и что, что подходит тридцатая весна! Пора, пора. Боги посылали ей испытание, сведя с Тополем, чтобы она научилась ценить истинную верность и преданность. И она сама станет верной и преданной…
Мечты, сродни девичьим легким сладким мечтаниям, закружили, увлекая разум за собой, и, подчиняясь им, рука, держащая меч, сама невольно замедляла движение…
Она увидела опускающийся на ее голову топор и вскинула меч, отводя удар в сторону, но лезвие преломилось с коротким сухим звоном, и пала темнота…
А когда она снова открыла глаза, шум боя уже откатился прочь, к пристаням, и там стихал сам собой. Вокруг все было тихо и серо-светло, как вечером в снегопад. Боли не было, тело не ломило после долгой трудной работы, и, приподнявшись на локте, Зарница увидела, что по перепаханному сотнями ног и копыт бело-алому снежному полю, переступая через упавших, к ней идет молодая женщина. В кольчуге, шеломе, с мечом в руке и щитом, переброшенным за спину. Толстая длинная коса лежала на ее груди, вздрагивая в такт шагам, а в левой руке девушка несла сделанную из окованного серебром человечьего черепа чашу.
Вглядевшись пристальнее, Зарница наконец поняла, что к ней идет она сама — молодая, от силы двадцати лет, еще полная сил и надежд, с той, первой, еще не знавшей ножа, косой, похожая точь-в-точь и все же не такая. Рванувшись встать навстречу нежданной гостье, Зарница почувствовала, что тело ее не слушается.
Девушка склонилась над нею.
— Я… — хрипло вымолвила Зарница и закашлялась, — прости, Перуница, что я…
— Ничего. — Девушка ласково улыбнулась и, припав на колено, поднесла к губам жрицы чашу. — Испей, ты устала, сестра моя!