Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
— Что же вы не уходите, товарищ Крамов? Ведь ваше время кончилось…
Николай Николаевич с несвойственным ему подобострастием закивал головой и поспешно сошел вниз.
Теперь Светлана стояла около трибуны одна. Стояла, так и не сняв пальто, закутанная в серый платок, и молчала,
В зале была напряженная тишина.
— Товарищи, — сказал негромко Трифонов, — это инженер Одинцова. Она работала некоторое время на строительстве нашего туннеля. Послушаем ее… — И он ободряюще кивнул Светлане.
Светлана все еще молчала. Затем она
— Я… я жена Крамова, товарищи… Я знала, зачем он поехал сюда, — ее голос стал звучать громче, — и приехала тоже. Он ненавидит Арефьева. Он поехал, чтобы доконать его.
— Клевета! — раздался пронзительный голос Крамова.
Он вскочил с места и подбежал к сцене. Видимо, он уже овладел собой.
— Клевета! — снова выкрикнул он. — Домашние дрязги! Собрание коммунистов не опустится до того, чтобы разбирать семейные свары! Мне стыдно за мою жену!
— Стыдно?! — неожиданно громко воскликнула Светлана. — Вам стыдно за меня? А когда я сбежала со строительства, когда предала друга, поверив вам, тогда вам не было за меня стыдно?! Стыдно мне, ставшей вашей женой, а не вам! Он пришел вечером домой — это было несколько дней назад — и сказал, что на туннеле несчастный случай и он едет разбирать дело Арефьева. Я ни о чем не спрашивала Крамова. Но он понял, о чем я думала, и уверил, что проявит максимум объективности. Но я-то знала, каким «объективным» может быть Крамов, когда речь идет о человеке, ставшем ему на пути. И я поехала вслед за ним. Я… не могла не поехать. И убедилась, что все, чего я опасалась, произошло: Крамов обрушился на Арефьева. Но ведь я же инженер и понимаю, что он не имел права делать этого, пока комиссия не выслушает Арефьева, не разберет детально обстоятельств катастрофы. Крамов пренебрег всем этим. Это же подло, Николай Николаевич!..
В зале творилось нечто невообразимое. Люди что-то кричали, топали ногами…
Несколько мгновений Светлана молча смотрела в зал дшроко раскрытыми и точно остановившимися глазами, потом внезапно закрыла лицо руками… Бау-лин поспешно встал, подошел к Светлане, что-то тихо сказал ей и, поддерживая под руку, увел за сцену.
— Слова! Слова прошу! — крикнул кто-то из задних рядов, но почти одновременно откуда-то из середины другой голос тоже выкрикнул:
— Мне слово!
И вот уже десятки голосов сзади, спереди, с разных сторон требовали, стараясь перекричать друг друга:
— Слово! Мне слово! Дайте слово!
— Тише!
Громкий голос Трифонова покрыл шум, стоявший в зале.
— Все скажете, все! — повторил он. Шум снова возобновился.
И вдруг встал Григорий Орлов. Я уже говорил, что в течение всего собрания он сидел неподвижно, с побелевшим, безжизненным лицом. И, может быть, потому, что теперь он встал со своего места так резко и неожиданно, это было замечено всем залом. Люди интуитивно почувствовали, что Орлов хочет сказать нечто очень важное, и умолкли.
Едва слышно и заикаясь почти на каждом слове,
— Я, м-может быть, д-должен был сказать это раньше… Но в-все равно… За час до собрания к-комне пришел бурильщик с ж-жалобой н-на неправильный расчет. Я в-велел бухгалтеру по-поднять н-наряды и увидел, что раб-бочий действительно б-бурил отверстия б-большего диаметра, ч-чем было записано в н-наряде. Его обсчитали…
Он умолк и провел рукой по лбу. — Какое отношение это имеет к данному собранию? — удивленно спросил Трифонов.
— Эт-то был р-рабочий, который б-бурил отверстия для т-тех штанг, — не отвечая Трифонову, продолжал Орлов.
— Не может быть! — во весь голос воскликнул я. Все головы обернулись ко мне. Я устремился на сцену.
— Товарищи, — не поднимаясь на трибуну, а лишь держась за нее рукой, сказал я, — одну минуту, только одну минуту… Орлов, как фамилия бурильщика?
— Осипов, — ответил Григорий.
Нет, я не знал его. Наверное, из новеньких. Что ему до меня… Но где он?
И, как бы читая мои мысли, Трифонов громко спросил:
— Товарищ Осипов здесь?
— Здесь! — послышался голос из глубины зала.
— Поднимитесь на сцену!
Незнакомый мне молодой долговязый парень шел по проходу.
— На чьем участке работаете? — спросил я.
— Ну, Рожицына, — явно нехотя ответил парень.
— Товарищ Рожицын, на сцену! — громко позвал Трифонов.
И тогда мы все услышали голос Крамова. Николай Николаевич выскочил вперед и, прижавшись спиной к помосту, кричал:
— Протестую! Как член комиссии протестую! Вы подменяете комиссию! Фарс какой-то устраиваете!
Ему, видимо, не хватило воздуха, и он сделал судорожный глоток, чтобы перевести дух. Он, очевидно, ждал, надеялся, что Трифонов оборвет его и этим даст повод начать перепалку, но Трифонов молчал. Мне показалось, что он даже усмехнулся.
Крамов постоял несколько мгновений у сцены, махнул рукой и сел на свое место.
Трифонов повторил громко и настойчиво:
— Рожицын, на сцену!
И вот Рожицын на сцене рядом с Осиповым. — Спрашивай, Арефьев, — негромко предложил Трифонов.
— Я сейчас, сейчас, товарищи, — поспешно начал я, — я не задержу собрание, всего несколько минут… Товарищ Осипов, — обратился я к рабочему, — вы бурили отверстия для штанг в том секторе, где произошел обвал?
— Ну, бурил, — угрюмо ответил Осипов, — только я при Рожицыне бурил, под его руководством.
— На что вы пожаловались главному инженеру?
— Расчет неправильный, вот что! Я диаметр в три сантиметра бурил, а мне за два с половиной выписывают!
— Но вы и должны были бурить два с половиной! — воскликнул я.
— Не было у меня под рукой такого бура. Сломался! Ясно? — огрызнулся Осипов. — Я об этом начальнику участка доложил, а он говорит, бури, все едино, что два с половиной, что три. Один, мол, леший, что так, что эдак: из этой ерунды ничего не выйдет, потом все равно бетонировать придется.