Дороги товарищей
Шрифт:
«Н-ничего, н-ничего! — подумал он. — Мы с вами встретимся, господа немцы, встретимся!»
Мысленно Аркадий стал перебирать в уме немецкие слова. Он обязан был, по заданию худощавого, более или менее сносно говорить по-немецки. Сейчас он начал составлять в уме простые немецкие фразы. Оказалось, что он мог болтать с немцем о наиболее простых, вернее, низменных вещах, и этого, по его мнению, было вполне достаточно.
«С каждым часом я приближаюсь к идеалу, — иронически размышлял Юков. — Для знакомых я снова стал шалопаем, для друзей — превратился в подлеца. В один прекрасный день я скачусь под
Аркадий опять, теперь уже брезгливо, плюнул, быстрее зашагал домой. Еще раньше он принял решение не заходить к Соне, но только поравнялся с ее домом — забыл обо всех обещаниях. С радостно бьющимся сердцем он вбежал по лестнице на второй этаж, постучался. Дверь квартиры Компанийцев была заперта. Никто не отозвался. Постояв немного, Аркадий медленно спустился по лестнице, вышел на улицу.
«И все-таки нельзя, нельзя мне ее видеть, — думал он. — Хорошо, что ее нет. Теперь я выдержу».
Аркадий решил, что он ни разу не пройдет мимо дома, где живет Соня, — есть другие дороги.
Это был приговор, и вынес его сам Аркадий.
ОТ СЦЕНЫ ДО ОПЕРАЦИОННОЙ
В больших светлых зданиях на Центральном проспекте и Цветном бульваре расположились военные госпитали. Один из госпиталей разместился в школе имени Владимира Ильича Ленина.
По заданию райкома комсомола Женя Румянцева и ее подруги — Соня, Наташа Завязальская, Нина Яблочкова, Людмила Лапчинская и Шурочка Щукина организовали бригаду художественной самодеятельности для культурного обслуживания госпиталей.
Первое выступление должно было состояться в госпитале, размещенном в здании школы. Раненые бойцы, которым стало известно о предстоящем концерте, с нетерпением ждали назначенного дня.
Для Жени и Сони этот день начался грустно: они проводили на строительство оборонительных укреплений Аркадия и Сашу. Но волнения из-за предстоящего концерта скоро оттеснили грусть.
Проведя последнюю репетицию в третьем часу дня, молодые артистки вошли в вестибюль школы. По знакомой широкой лестнице они поднялись на второй этаж, в бывший спортивный зал. Раненые, гремя костылями, поспешно занимали места на скамьях. Многих принесли в зал на носилках. Сотни приветливо блестевших глаз устремились на зеленый бархат занавеса. В зале раздавался глухой шум голосов.
Роль конферансье была поручена Всеволоду Лапчинскому, который в то время еще не учился на курсах радистов. Рекомендовал его Жене Олег Подгайный.
— Лучше любого артиста! — сказал он. — Никто на ногах не стоит, все на животы ложатся от смеха.
Образная рекомендация Олега заинтересовала Женю. Он не ошибся в артистических способностях Всеволода. Лапчинский свободно принимал любую комическую позу, был находчив и остроумен.
Сейчас Всеволод был спокойнее всех. Он не спеша прохаживался по сцене, подтрунивая то над одной, то над другой юной артисткой.
Наконец Женя вихрем вылетела на середину сцены и трагическим шепотом оповестила:
— Начинаем! Сева, говори приветственное слово!
Лапчинский подтянулся, расправив плечи, шагнул
В зале сразу наступила тишина. И в этой тишине ясно раздался звучный голос Всеволода. Дружный взрыв аплодисментов заглушил окончание приветственной речи. Занавес раздвинулся.
В щелку кулис Женя увидела сотни внимательных глаз, сердце ее так и затрепетало от щедрого чувства любви к этим добрым, больным людям.
«Сейчас они забыли все на свете, видят только нас, а немного погодя они опять возьмут винтовки и будут биться за нас, будут разить врагов, и многие из них, может, не доживут до победы, — думала она. — Желаю, как своего счастья, чтобы все вы прошли через войну целыми и невредимыми! Желаю, как своего счастья, всем жизни! И победы!»
Программу начал хор девушек, он с подъемом исполнил новые песни на слова поэта Лебедева-Кумача. Затем Шура Зиновьева тоненьким звонким голоском спела песню про Катюшу. Смущенную, радостно раскрасневшуюся девушку вызывали на сцену несколько раз. Соня и Шурочка Щукина пропели «Комсомольскую прощальную», и последний куплет песни был подхвачен всем залом:
А всего сильней желаю
Я тебе, товарищ мой,
Чтоб со скорою победой
Возвратился ты домой.[67]
Вслед за этим Всеволод предложил «веселый номер»: Людмила Лапчинская в украинском костюме и Олег Подгайный исполнили дуэт Одарки и Карася из оперы «Запорожец за Дунаем»[68]. Олег, представлявший лихого подвыпившего казака, ожесточенно крутил бравые усы и мальчишеским басом убедительно оправдывался перед Людмилой. Людмила, бойко уперев руки в бока, обвиняла и отчитывала веселого Карася — Олега. Усы не выдержали слишком энергичного подкручивания и отвалились, но Олег не растерялся: плюнул на кожаную подкладку и снова, под хохот всего зала, укрепил их на место.
Не успели стихнуть последние взрывы смеха, как Всеволод своими анекдотами о грабьармии[69] заставил смеяться не только зрителей, но и самих артистов.
Все это время Женя с волнением ожидала своей очереди. Она должна была танцевать «цыганочку». Никто не умел танцевать ее так, как Женя, — в этом школьные подруги Жени были совершенно уверены. Дрожащая от возбуждения, Женя то и дело заглядывала в программу. И вот Лапчинский вышел на сцену и объявил:
— Сейчас вашему вниманию предлагается коронный номер концерта: цыганская пляска в исполнении почтенной Евгении Румянцевой!
«Фу! Так и знала, что склоунничает!» — возмущенно подумала Женя и погрозила Всеволоду кулачком.
Зал притих, ожидая «почтенную Евгению Румянцеву». На сцену под аккомпанемент баяна вылетела и плавно закружилась, позванивая колокольчиками бубна, молоденькая девушка в пестром платье и красных туфельках.
Каждое движение ее было так грациозно и свободно, такой легкой, почти невесомой казалась ее фигура, с таким задором улыбалось ее юное розовощекое лицо, что весь зал с восторгом и обожанием не отрывал глаз от этой артистки.