Дороги товарищей
Шрифт:
— Ксения! — приглушенно крикнул хозяин.
Из соседней комнаты вышла повязанная по-старушечьи женщина.
— Вот тут бродяга один, — насмешливо сказал мужчина, — просит одежонку кой-какую. Найди ему брючишки да рубаху потверже. — Он остановил взгляд на Сашиных разбитых ботинках. — И штиблеты мои…
Сказав это, он ушел.
Женщина подошла поближе к Саше, заглянула в лицо. Глаза у нее были совсем другие — жалостливые, материнские. И, по всей вероятности, не стара она была, лишь повязалась, как старуха.
— Откуда ты,
— Чесменский.
— Живешь-то где?
— Жил в центре.
— Дома был?
— Иду только.
— Разрушено много в центре-то… погорело…
Саша ничего не сказал в ответ.
— Посиди, я найду сейчас…
Женщина стала шарить в углу на сундуке. Она подала Саше поношенную, но довольно крепкую еще сатиновую рубаху-косоворотку, брюки в полоску, поставила возле его ног старые стоптанные ботинки.
— Померяй… подойдут ли? — она отошла к двери в соседнюю комнату, отвернулась.
— Спасибо!
Саша быстро переоделся, переложил пистолет и щепку из одних карманов в другие и, скомкав свое старое тряпье, бросил возле порога. Теперь, в косоворотке и коротковатых брюках с пузырями на коленях, он стал похож на мирного парня рабочей окраины. Только большая ссадина под глазом — след ночной атаки — могла сказать наблюдательному человеку, что этот парень побывал недавно в какой-то лихой переделке. А впрочем, кому какое дело, где, в какой драке парню поцарапали щеку?
— Эй, зайди-ка! позвал из соседней комнаты хозяин.
Саша пощупал в кармане пистолет и, нагнув голову, вошел в низенькую дверь и огляделся.
Здесь было светлее, чем в прихожей; три окна, прикрытые решетчатыми ставнями, пропускали в комнату сравнительно много света. Хозяин сидел за большим столом, покрытым клеенкой. В углу, прячась в тени, стояла девушка в белой кофточке.
Саша увидел в комнате еще один существенный признак прихода в город чужой, враждебной силы: на обклеенных обоями стенах были видны светлые пятна. Еще недавно здесь висели какие-то наши, советские картины. Сейчас они спрятаны или сожжены.
Саша не выдержал и сказал:
— Гитлера повесь, чтобы пятен заметно не было.
— Повесим, когда время придет, — гораздо спокойнее, чем прежде, ответил мужчина. — Совет твой хорош, да Гитлера еще в руках нет. Вот что, — решительнее и строже продолжал он, — ты эту свою штуку, которая лежит у тебя в кармане, вынь и спрячь, а лучше выброси куда-нибудь, будь она неладна.
— Какую штуку? — Саша невольно схватился за карман.
— А ту, которая револьвером или наганом — что там у тебя? — называется.
— Вы в мои карманы ничего не клали, — неприязненно отозвался Саша.
— Так вот, освободись от нее, — невозмутимо продолжал хозяин. — Совет даю, а там как хочешь.
— Вы бы мне лучше кусок хлеба дали: голоден я.
— Ксения, — кивнул мужчина.
— Разрешите я, мама, — сказала девушка. Она сорвалась с места и юркнула в кухню.
— Любка, вернись! —
— Папа, разрешите? — умоляюще попросила девушка, выглядывая в дверь. — Идите, — позвала она Сашу после того, как отец недовольно крякнул и отвернулся.
Любка — она была совсем молоденькая, может быть, моложе Саши — налила полную кружку молока, отрезала большой ломоть белого хлеба. Саша схватил кружку и, обжигаясь, стал жадно пить.
— Вы бы с хлебом, — прошептала девушка.
Никитин с благодарностью кивнул ей. А она стояла перед ним и глядела ему в рот.
— Саша, вы не узнаете меня?
Никитин поднял глаза и пристально поглядел на девушку. В полутьме он с трудом различал черты ее лица. Она — беленькая, остроносенькая, и, кажется, у нее добрые, ясные глаза.
— Простите, вы… откуда меня знаете?
— Вы — Саша Никитин из Ленинской школы. Помните?..
Саша вгляделся. Брови вскинуты на лоб, нижняя пухлая губа вздрагивает от волнения.
— Я сейчас окошко открою, — взволнованно прошептала девушка и, сунув в форточку руку, приотворила ставни. В кухню хлынул дневной свет. — Я же Радецкая, Люба Радецкая! — воскликнула девушка, не дожидаясь, пока Саша узнает ее. — Помните? Вы меня Ласточкой называли на соревнованиях…
А Саша и сам уже узнал ее. Ему представился солнечный яркий день прошлого лета, стадион, черные гаревые дорожки, мчащаяся, как вихрь, Женя и рядом с ней, вернее, на корпус сзади — эта девушка, соперница Женьки, Люба Радецкая, Ласточка. Саша «болел» за Женьку, он только Женьке желал победы и не было для него большего несчастья, если бы Женька отстала, а вперед бы вырвалась вот она, Люба Радецкая, Ласточка!.. Как же, Саша очень хорошо знает ее, помнит ее счастливые, нежные глаза. Их затаенный взгляд тогда смущал Сашу: слишком откровенным было в нем обожание.
— Ласточка! — воскликнул Саша и схватил Любу за руку. — Ты здесь живешь? Ты не уехала?
— Узнал! — обрадовалась Ласточка, покорно разрешая мять свои руки. — А я уж думала, так я изменилась…
— Ласточка! — повторил Саша. — А ты не знаешь, как в городе… как Женя, ты не знаешь?
Люба отрицательно покачала головой и тихо вздохнула. Нет, она ничего не знает. Она давно уже не думает о Жене. Она обрадовалась Саше, а о Жене она не думает. И Саша понял все это по ее тихому вздоху и выпустил руку Любы.
— Жаль, что ты не знаешь, — проговорил он. — Как ты живешь? Почему не уехала?
— Папа не захотел, а мы с мамой… — Люба беспомощно развела руками. — Ты поешь, поешь, пожалуйста.
Саша стал допивать молоко, а Люба стояла около буфета и, заложив руки за спину, грустно смотрела на него.
— Что же нам делать, Саша? — спросила она.
— Как что? — удивился Саша. — Как что делать? — и замолчал.
— Саша! — взмолилась Люба. — Возьми меня с собой. Я знаю: ты уйдешь в лес — возьми! Я буду тебе благодарна до конца жизни!