Дороги товарищей
Шрифт:
Мысленно браня себя за постыдную недоверчивость, оскорблявшую Радецкого, Фоменко вылез в малинник, выглянул из кустов в сад — все было тихо, спокойно. Закуривая на ходу, он отряхнул пиджак, поправил свою полублатную кепчонку, сорвал по дороге яблоко и перемахнул через забор.
…Саша увидел, что навстречу ему идет человек.
Саша мгновенно узнал этого человека.
Странный вид Андрея Михайловича обескуражил Сашу. Никитин был уверен, что Фоменко давно на фронте. Расставаясь с Сашей после возвращения из Белых Горок, Андрей Михайлович бодро
Они расстались не то чтобы холодно, а так, с прохладцей. Фоменко, правда, похлопал Сашу по плечу и дружески прижал к груди. Но Саша отстранился, и Фоменко только махнул рукой и усмехнулся. «Да бог с тобой, — сказал он. — Есть поговорка: кто старое вспомянет, тому глаз вон».
Вот так они простились.
И вдруг — Андрей Михайлович! И видик — шпана шпаной.
— А-а! — радостно протянул он и, подняв руку, помахал ею. — Привет, Сашка! Ты где пропадал, черт лысый?
— Здравствуйте… Здравствуйте, — прошептал Саша, останавливаясь в полнейшем недоумении.
— Привет, привет! — продолжал Фоменко и вдруг шепнул: — Делай вид, что мы свои в доску и встречались… ну, вчера только!
— А-а… привет, привет! — запоздало обрадовался Саша, все еще не понимая, зачем такая маскировка. — Да так вот… хожу. Делать нечего… хожу вот.
— Да мне тоже делать, собственно, нечего, — беспечно продолжал Фоменко и — шепотом: — Свернем на насыпь, не будем мозолить глаза. Есть разговор.
Саша догадался кое о чем.
«Подполье!» — мелькнуло у него.
Сердце застучало часто, часто. Подполье, задание, борьба!.. Он готов сделать все, что будет приказано!
— Я понимаю, кажется, — прошептал он. — Я, собственно, слушаю… Я готов. Я…
— Ты не спеши, — оборвал его Фоменко. — Все будет в порядке. Сядем, поговорим.
Они перешли через железнодорожную линию и очутились возле той трубы, в которой Саша провел ночь.
— Ладно, присядем. На, закуривай. Закуривай, тебе говорю, — требовательно повторил Фоменко, видя, что Саша отрицательно покачал головой. — У нас такой вид, что мы обязательно курить должны.
— Да ведь вокруг ни души, я знаю.
— Ничего ты не знаешь. Никогда так не думай. Время такое.
Фоменко сел на трубу, закинул ногу за ногу.
— Ну, я слушаю: где был, откуда? Только коротко.
— А вы… а ты? — спросил Саша.
— Я — после, Саша. Я — это потом. И вообще неважно.
«Так, — подумал Саша. — Я по-прежнему мальчик, которого нужно учить. Ну что ж, подождем, посмотрим».
Он коротко рассказал, где был и каким путем очутился в Чесменске.
— Ты в дом к этому Радецкому заходил, я видел. Зачем? — в упор спросил Фоменко.
— Вы мне не доверяете? — обиделся Никитин.
— Ты дурак, Саша, — ласково сказал Фоменко. — Мы где? На стадионе? В буфете за кружкой пива? Соображаешь?
— Переодеться заходил. Случайно.
— Да, брат, случайно. Это хорошо. Я сам рад. Искать бы тебя, подлеца липового, пришлось. Ты не вдыхай, не затягивайся… курильщик. Подержал во рту — выпусти. Конспиратор!
Саша
— Ну ее к черту! Накурился. Ну, я слушаю.
— Погоди. Вот что. К этому Радецкому не ходи больше — влопаешься. Понял?
— А что? Он…
— Да. — Фоменко усмехнулся. — Не ходи. Забудь сюда дорогу — и все. Слушай адрес: Белые Горки, Интернациональная, 5. Пять. Пять пальцев на руке. Запомнил? Ну, вот. Хозяин — мужчина средних лет, бритый. Скажешь, что ты от Андрея. Твою фамилию он знает. Все.
— И что?
— Отправляйся туда.
— И?..
— И живи спокойно.
«Ясно, — подумал Саша. — Сергей Иванович беспокоится о моей судьбе».
— Спокойно жить нельзя, — сказал он вслух. — Это для меня не подходит.
— Я сказал — спокойно? Ты не понял: спокойно в партизанском отряде. И ты, и вся твоя группа из Валдайска. Есть задание переправить вас в Белые Горки.
— Сергей Иванович там?
— Не знаю. Я, брат, ничего этого не знаю.
«Ясно, — опять подумал Саша, — Сергей Иванович мне и шагу ступить не даст. Все считают меня мальчиком и беспокоятся о моей судьбе!»
— Ну, а чье задание? — спросил Саша.
— Бога, — спокойно ответил Фоменко.
«Ничего он мне не скажет. Ну и ладно! Посмотрим еще, посмотрим, какой я мальчик!»
— Как мне объяснить матери?
— Она эвакуировалась.
— Точно?
— Абсолютной уверенности нет.
— Что еще?
— Этого хватит.
«Не доверяет! Ладно!»
— А теперь…
Фоменко не договорил. Над насыпью появился бородатый старец. Он опирался двумя руками на палку.
— Не знаю, кто вы… — помолчав, начал он, внимательно оглядывая Андрея Михайловича и Сашу. — На всякий случай скажу: немцы входят с той стороны в поселок.
На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.
— Немцы? — весело переспросил он. — Они-то нам и нужны. Спасибо, старикан!
Старик с презрением посмотрел на него, плюнул и скрылся.
— Видишь, — Фоменко подмигнул Саше, — живые-то души есть, оказывается! Давай, Саша. Я надеюсь, что уже завтра ты будешь в Белых Горках.
«Посмотрим», — подумал Саша.
Они расстались тут же, возле трубы. Фоменко взбежал на насыпь, обернулся на прощание — и Саша снова остался один.
ЮНОША ИДЕТ ПО ГОРОДУ…
Мимо железнодорожного депо, мимо разрушенного вокзала — через покосившийся висячий мост над истерзанными бомбежками путями, мимо бравых краснощеких немецких часовых возле здания Дворца железнодорожников идет юноша в коротких, выше щиколоток брюках, в старых, изрядно стоптанных башмаках и надвинутой на лоб клетчатой кепке с большим козырьком. Он идет не быстро, иногда смотрит себе под ноги, а чаще — по сторонам. В фигуре его — не то покорность, не то презрение: подымет юноша голову, взглянет в упор — презрение, ссутулит плечи, потупит взгляд — покорность. И никто не догадается взглянуть в его почерневшие от ненависти глаза.