Дороги товарищей
Шрифт:
Но в конце концов он опомнился и опять вскочил. Над лесом шумел ветер. Качались, скрипели верхушки деревьев. Лес был наполнен громкими шорохами.
Костик не мог бежать — он просто шел, все прочь, все прочь от дороги. По лицу его текли слезы. Он сознавал, что низок, гадок, труслив, сознавал — и только. Впрочем, скоро эти самокритичные ощущения притупились. Гораздо сильнее был страх за свою жизнь. И этот страх гнал Костика все вперед, все вперед — без дорог, без рассуждений, без угрызения совести.
Глава третья
Война разметала Щукиных в разные стороны.
Сергей Васильевич ушел в армию. Марфа Филатовна эвакуировалась с заводом на восток.
Шурочка застряла где-то под Валдайском, в колхозе, куда ее вместе с другими студентами послали на уборку урожая.
Борис уехал на грузовике, отбитом у Гладышева. Он первый раз в жизни убил человека, Этот человек, Гладышев, был подлецом. Судить его некогда было. И некому было судить. В таких условиях их просто расстреливают, не давая ни минуты на размышление, — это немаловажное обстоятельство могло бы с избытком успокоить совесть Бориса. Могло бы… но долго не успокаивало. Бориса удручало, что Гладышев — свой, русский, что он, может быть, принес бы еще пользу. Борису также казалось, что Гладышев не выстрелил бы первым: возможно, он хотел пригрозить в запальчивости…
Но в тот же день Борис убедился, что жалеть Гладышева и ему подобных нельзя.
Сбежал Остапов.
Он сбежал хладнокровно, нахально, подло.
Грузовик, который он вел, двигался последним, и это было, конечно, ошибкой. Ошибся Тюльнев. Не возникло никаких подозрений ни у Бориса, ни у Сони. И Остапов воспользовался этим, он одурачил своих постылых хозяев без особых уловок и ухищрений — до слез легко и просто.
К вечеру колонна выехала из большого леса, и Остапов, отставший к тому времени метров на четыреста, сразу же остановил свой грузовик. Он, видно, хорошо знал дорогу и поэтому выбрал очень удобное место: огибая несжатое поле ржи, шоссе круто поворачивало влево и метрах в пятистах от леса терялось, уходя под уклон. Справа, за ржаным полем, в сотне метров, петляла в низинке речушка. Там, на востоке, тяжело придавили мутный, расплывающийся горизонт непроницаемые тучи.
Остапов выпрыгнул на дорогу и поднял капот мотора.
— Греется, соб-бака! — громко сказал он. — Надо водички подлить! — И, выхватив из кабины ведро, побежал к речке.
Борис вылез из кузова. Спустилась на землю и Соня.
— Ты слышишь? — тихо прошептала Соня. — Это канонада?
— Да.
— Но почему она на востоке?
— Дорога поворачивает на север. Мы прорвемся.
— Товарищ Щукин! — крикнула из кабины девушка-медсестра. — Шофер наш в лес повернул!
— Остапов! Остапов! — закричал Борис и бросился к речке. Соня побежала за ним.
— Остапов! Остапов! — вдвоем звали они, а в ответ лишь эхо перекатывалось над ржаным полем.
Борис выхватил пистолет и выстрелил три раза в воздух.
И снова только странное, похожее на резкие хлопки пастушьего кнута эхо разнеслось над утопающей в сумраке землей,
— Подлец! — воскликнул Борис и, охваченный яростью, бестолково выпустил в воздух остальные патроны.
Соня повисла у него на руке.
— Успокойся, Боря! Давай подумаем, что делать? Ты не умеешь водить машину?
— Нет. И в кабине никогда не сидел. Я надеюсь, что Тюльнев услышит выстрелы и вернется.
— Ох, хорошо бы!
Но прошло минут десять, и стало ясно, что профессор принял решение — продолжать путь. А может быть, он не заметил отсутствия третьей машины и не расслышал выстрелов. Во всяком случае, Тюльнева обвинять было нельзя, он спасал большую часть раненых: ведь дорога была каждая минута.
Девушка-медсестра заплакала от отчаяния. Раненые забеспокоились.
— Товарищ капитан, в чем дело? — зло закричал один из них, приподнявшись из кузова. — Почему мы стоим? Где остальные?
— Какой я капитан! — с горечью ответил Борис. — Я еще и солдатом не был!
— Нет, в чем дело, я спрашиваю? Поезжайте, вам говорят! — еще громче закричал раненый и грязно выругался.
— Молчать, вы! — Борис понял, что сейчас нужно говорить решительно и, с трудом проглотив комок, застрявший в горле, добавил: — Дело серьезное. Шофер сбежал. Кто умеет водить автомашину?
Раненые молчали.
— Никто не умеет водить машину? — переспросил Борис.
— Всё! — вздохнул опять тот же раненый. — Крышка нам, братцы!
Он перекинул через борт костыли, быстро и ловко, на одной ноге — вторая в белом сапоге из ваты и бинтов была полусогнута — спустился на землю.
— Куда вы? — кинулась к нему медсестра.
Раненый замахнулся на нее костылем.
— Прочь! Продали нас немцам!
И ускакал в лес — так же ловко и быстро, по-звериному.
В кузове поднялся ропот.
Соня вскочила на колесо, умоляюще заговорила:
— Братики, родные, успокойтесь! Мы с вами! Особой опасности нет. До утра вам ничто не угрожает, а утром мы, в крайнем случае, разместим вас у надежных людей в ближайших деревнях. Я хорошо знаю это место, у меня здесь много родственников.
— Не уходите, сестрица, не покидайте нас!
— Ни в коем случае, мои родные, ни в коем случае!
— Пить, пи-ить!..
— Сейчас, сейчас напоим всех!
Медсестра с ковшом в руке побежала за водой. Успокоенные добрым, ласковым голосом Сони, раненые смолкли, лишь сквозь зубы стонали те, которые не могли терпеть.
— У тебя в самом деле родственники здесь? — тихо спросил девушку Борис.
Соня отрицательно покачала головой. На глаза ее навернулись слезы.
— Ужасное положение! — тихо сказал Борис.
Наступила ночь. Борис надеялся, что по дороге еще будет движение, но час шел за часом, а дорога была все такой же глухой и пустынной, забытой людьми. Ни одной, ни одной машины не прошло больше из Чесменска!
— Таких надо уничтожать на месте! — с ненавистью сказал Борис под утро. — Я уничтожил бы их всех, у меня не дрогнула бы теперь рука!