Дороги товарищей
Шрифт:
— Я, пожалуй, пойду, помогу Шурочке, — сказала она и, показав Людмиле язык, скрылась.
Людмила знаком позвала Бориса к себе.
Конфузливо улыбнувшись, он подошел.
Людмила порывисто вскинула руки, обняла Бориса и, не пряча свои блестящие от слез радостные глаза, сказала:
— Как ты возмужал, Боря, как отличаешься от этого трепача Вадима!
Все время, пока Шурочка и Соня искали одежду, Борис и Людмила целовались у окна. И для Бориса это было лучшей наградой за те лишения и опасности, которые испытал он. И всегда, пока жив человек на земле, любовь — это обыкновенное человеческое счастье — будет
СЫН И ОТЕЦ
Первые дни «службы» у немцев были для Аркадия Юкова самыми трудными.
Еще до встречи с Дорошем он знал, что к оккупантам пойдут в услужение все подонки общества, разбойники с большой дороги. Но он не представлял всей гнусности, низости, кровожадности этих людей.
Выйдя из полиции на свежий воздух, Аркадий вздохнул с облегчением. Вырвался наконец-то! Хоть еще денек погуляет на свободе. Но слишком слабым было это утешение. Теперь уж — назвался груздем, так полезай в кузов. Аркадий с содроганием вспомнил зловещее выражение лица Дороша. Если уж Дорош, начальник, — самый настоящий бандит, то каковы будут рядовые полицейские! А именно с ними, по всей вероятности, Аркадию придется общаться.
Немецкий шофер терпеливо ждал Юкова у подъезда. Он услужливо, хотя и с оттенком фамильярности, распахнул перед Аркадием дверцу:
— Прошу вас, господин. Пожалуйста, пожалуйста.
Впервые в жизни Аркадия назвали господином. Он усмехнулся, сел справа, от шофера и громко сказал по-русски:
— Трогай.
— Айн момент.
До дома Аркадий не доехал. Он решил сегодня же начать поиски и поэтому слез в центре города. Шофер вежливо попрощался с ним. Аркадий похлопал шофера по плечу и, сказав: бывай, старина! — огляделся.
Навстречу шли немецкие офицеры, свежеотлакированные, блестящие. Аркадию захотелось юркнуть в ближайший переулок, но он вспомнил, что в кармане у него лежит некий документик — символ принадлежности к разбойничьему вертепу. С этим документом (с особым документом, подчеркнул Шварц) Юков был почти неуязвим. Почти… Это означало, что только гестапо могло потребовать от Аркадия отчета.
Юков расправил плечи и, когда офицеры поравнялись с ним, любезно сказал:
— Гутен таг!
Офицеры покосились на него, пробормотали сквозь зубы какие-то приветствия (а может, ругательства) и, не остановившись, пошли дальше.
— Чтоб вас черти без аппетита сожрали, гром-труба! — пробормотал в свою очередь Аркадий.
Вблизи жили двое из отряда Никитина — Гречинский и Золотарев, и Аркадий решил навестить их. Мать Гречинского он застал дома и узнал от нее, что сын не вернулся из-под Валдайска. Квартира Золотаревых оказалась заколоченной. «Семен, зайди ко мне. Юков», — на всякий случай написал Аркадий на двери.
Приближался вечер. В шесть часов Юкову можно было пойти за советом к дяде Васе, сапожнику, живущему на Первомайской улице. По правилам конспирации, Юков мог наведываться к нему лишь в исключительных случаях. Теперешний случай был, несомненно, исключительным. Оккупанты угрожали существованию партизанского отряда Нечаева. Дядя Вася должен был немедленно предупредить кого следует.
Но до шести оставалось еще час с лишним, и Юков решил забежать домой и перекусить немножко.
Дома встретила его испуганная, заплаканная мать.
—
— На какую работу? — не понял Аркадий.
— На какую! Да на самую черную. Что люди-то скажут!
…3-златые горы
и р-реки полные вина-а[73] —
буйно орал отец разгульную песню.
Аркадий остановился возле порога. Знакомая картина: бутылка водки, мензурка с делениями. Отец — красный, потный, с засученными до локтей рукавами рубашки.
…И ты б владела-а мной одна, —
выводил он, размахивая рукой.
— Какой праздник? — спросил Аркадий.
— Праздник, Аркаша! — Афанасий стукнул кулаком по столу. — Приставили к ответственному делу, доверили… не то что прежняя власть, будь ей пусто! Садись, обмоем новую работенку.
— Работенка — какая?
— А вот ты садись, уважь отца… хоть и в автомобилях немецких ездишь и с самим бургомистром ручкуешься… а садись, я говорю! Поч-чет за моим столом от… ответственному сыну! Садись! Вот, — он налил стакан жидкости, — выпей. Ты теперь важное лицо… в новом порядке у немцев. А я т-тоже — лицо. Видал? — он стукнул кулаком в грудь. — Заставлю уважать.
— А все-таки, какая работа? — еще раз спросил Аркадий.
— В жандармерии… тьфу ты! В полиции служу. П-принят за первый сорт и наделен пол… полномочиями власти. Казнить и миловать, казнить и миловать! Хочу — казню, хочу — милую — вот какая мне выпала веселая п-планида!
Аркадий опустился на табуретку. Сдерживая ярость, в упор посмотрел на отца. Горький пьяница, дебошир, бездельник, уголовник. Ни совести, ни чести…
Отец?! Да, отец, родитель. Родной. Все знают. Но как чужд и ненавистен Аркадию! Особенно сейчас — развязный, пьяный от вина и подлого успеха, готовый на любую гадость. Ведь все сделает, что ему прикажут. Будет доносить, хватать, убивать. Пошел работать не за страх, а за совесть — добровольно. Кровавым гнездом предателей будут называть домишко Юковых. Семья полицейских! Семья предателей!
На какой же шаг решиться Аркадию?
— Ты что, не веришь? — спросил Афанасий. — Д-ду-маешь, какой я полицейский! Пью. А я пить не стану. Я тверезый служить буду. Мне надо бы… выслужиться! Что молчишь? През… презираешь отца? Д-давай выпьем — и все. Все! Начнем новую жизнь.
Ну что с ним говорить! Как с ним вообще жить под одной крышей! Может, поговорить с трезвым?..
Нет, нельзя. Аркадий не имел права, не мог доверять ему. Кто же предполагал, что так получится?
В комнату заглянула мать. Аркадий увидел ее умоляющие, испуганные глаза и встал.
— Вот что, — сказал он, беря со стола бутылку, — если ты выпьешь еще хоть один глоток, не бывать тебе полицейским! Я скажу — и все будет кончено.
— Не имеешь такого права.
— Имею. Бургомистра видел?
Отец испугался.
— Аркаша, рюмочку одну! Единственную, сынок! — стал униженно клянчить он.
«Тварь несчастная!» — подумал Аркадий.
— Доложу кому следует, понял?
— Ладно, ладно, ша, ша. Молчок! Ложусь.
— И не вздумай мамку тиранить.
Афанасий пробормотал что-то, тяжело поднялся и бухнулся на кровать.