Дороги вглубь (с иллюстрациями Павлинова П.Я.)
Шрифт:
— Для кого спокойнее? — осведомился Гремякин, хитро улыбаясь.
— Для вас… для всех, — уже растерянно сказал Костя.
— Насчет всех не знаю, а что касается меня, то волноваться буду одинаково и за вас и за Крымова.
— Мне удобнее.
— Почему удобнее?
Костя сбился и смотрел то на директора, то на Батю умоляющим взглядом.
— Так разрешите?
— Нет, товарищ Уточкин. Больше никаких разговоров не может быть. Есть у вас еще вопросы?
— Вопросов больше нет, — пробормотал Костя и, постояв немного в нерешительности, простился и вышел.
Не успела захлопнуться дверь, как в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна и сказала, что механик Горшков пришел по какому-то весьма срочному делу.
— Что же это получается? — как всегда строго заговорил Пантелеймон Евсеевич. — Не дело, товарищи… Инженеров, особенно таких, как Крымов, беречь надо! Застрянет под землей… мало ли что? Вслепую идти хочет! Зачем же вы разрешаете? Я бы не разрешил…
— А что бы вы сделали? — заинтересовался директор.
— Вызвал бы человека менее ценного, например меня, и сказал бы ему: «Вот какое дело, товарищ Горшков. Испытание очень ответственное и в то же время весьма опасное. Не согласишься ли ты провести его?» А я бы ответил: «Пожалуйста, товарищ директор! Почему бы не провести испытание, раз нужно!»
— Не выйдет, — добродушно улыбаясь, проговорил Гремякин.
— А может быть, разрешите?
— Не разрешу.
Горшков удалился, насупившись и бормоча по пути:
— Непорядок… Не дело…
Батя собрался было продолжить прерванный разговор, как в кабинет вошел начальник конструкторского бюро по проектированию буровых машин инженер Трубнин.
— Константин Григорьевич! — начал он, усаживаясь в кресло и одновременно протирая носовым платком роговые очки. — Может быть, мне и не следовало вмешиваться не в свое дело, но все же, представьте себе, я решился.
— Слушаю вас.
— Правильно ли мы поступим, если допустим Крымова к завтрашнему испытанию машины? Человек он слишком горячий, увлекающийся, в силу этих обстоятельств может возникнуть какое-либо осложнение. Мне кажется, испытание должен проводить не Крымов, а человек более спокойный, не такой пылкий.
— Кого же вы предлагаете? — полюбопытствовал Батя.
— Если Константин Григорьевич не будет ничего иметь против, то испытание проведу я, — спокойно ответил Трубнин, надев, наконец, очки.
— Что? — переспросил Гремякин.
— Целесообразнее всего испытание поручить провести мне, — сухо повторил Трубнин. — Уверяю вас, все будет в порядке! — добавил он через некоторое время твердо и настойчиво.
— К сожалению, Петр Антонович, это невозможно.
И директор принялся объяснять. Начальник конструкторского бюро завтра ни в коем случае не должен отлучаться из института: ожидают представителя из центра, еще имеется десяток причин. Одним словом, он очень благодарен Петру Антоновичу, но, к сожалению, воспользоваться его предложением не может.
— Как тебе это нравится? — воскликнул директор, обращаясь к Бате, когда Трубнин вышел из кабинета.
— Должен признаться, очень нравится. А тебе?
Гремякин хотел что-то ответить, но не успел: в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна. Она сообщила, что директора желают видеть еще несколько сотрудников института.
— Понятно… — директор рассмеялся. — Зовите первого.
В дверях появился комсомолец, техник-монтажер.
— Подземную лодку хотите испытать? — весело спросил Константин Григорьевич.
— А вы откуда знаете? — удивился тот.
— По вас видно. Спасибо, товарищ. К сожалению, вашу просьбу удовлетворить не могу. Другие вопросы есть?
— Нет… — смущенно пробормотал техник.
Директор порывисто поднялся из-за стола и вышел в приемную.
— Все тут насчет испытания лодки? Признавайтесь, товарищи! — проговорил он.
Несколько человек, сидевших на диване, при его появлении быстро поднялись со своих мест. Однако никто ничего не ответил.
— Все ясно, — продолжал Гремякин. — Молчание — знак согласия. Ничем не могу помочь, дорогие товарищи. От всего сердца благодарю, но советую идти домой. Время позднее…
Наконец директор и Батя остались в кабинете одни.
— Давай-ка обсудим это дело как следует, — сказал Гремякин садясь напротив Бати. — Ты вот готов был обвинить меня в том, что я легкомысленно отношусь к предстоящему испытанию подземной машины. Нет, не легкомысленно. Прежде всего должен тебе сообщить, что с Трубниным я полностью согласен: Крымов человек увлекающийся, ему захочется, чтобы его машина сразу совершила под землей какое-нибудь чудо… может не рассчитать своих сил.
— И что же ты думаешь?
— Думаю поступить следующим образом… Кстати, что это мы сели так далеко друг от друга? Я придвинусь к тебе поближе. Ты знаешь, у меня такое ощущение… ну, как бы тебе объяснить? Соскучился я по тебе, одним словом.
— Да мы же по десять раз в день видимся? — удивился Батя.
— Это верно! Да все дела, дела… А поговорить по душам, по-дружески, времени не хватает…
— Ой, Костя! С чего бы это ты нежные слова произносить стал? Ну, говори, говори уж. Не тяни…
— Да ты рассуди! Какой еще может быть выход!? По-моему, ничего другого и не придумаешь… Я сам поведу лодку.
Рано утром инженер Цесарский встретил Панферыча недалеко от парадного своего дома.
— Товарищ Панферыч! Вы вчера ночью дежурили у входа на испытательную площадку?
— Я, — ответил старик, останавливаясь.
— Что там за шум был?
— А испытание подземной лодки проводили! — гордо заявил Панферыч.
— То есть… как испытание? Ведь оно назначено на сегодня! Вы что-то путаете…
— Ничего не путаю. Назначено было на сегодня в четырнадцать тридцать, а проводилось с двадцати четырех ноль-ноль по четыре пятнадцать, иначе говоря ночью.