Дорогой длинною
Шрифт:
– Зачем?!
– изумился Митро.
– Изучают!
– расхохотался Сенька.
– Я на Сухаревку - они за мной, я на Хитров - они за мной! И не боятся ведь, черти, только бледные уж оченно ходили там… Книжку про меня хотят писать, вишь до чего дожил! Ещё и в дело со мной просются! Чую, что и на каторгу их с собой брать придётся!
– А что, к тому идёт?
– серьёзно спросил Митро.
Посерьёзнел и Семён.
– Да знаешь ведь, в нашем деле всяко бывает. Все под богом ходим.
Митро понимающе кивнул, снова занялся гитарой. Сенька с нетерпением уставился на лестницу. Один из гостей что-то торопливо строчил в записной книжке. Илья тоже взял гитару, пробежался пальцами по ладам, делая вид,
За два месяца, проведённых в Москве, Илья уже не раз слышал о Сеньке Паровозе. И дело было отнюдь не в ухаживаниях последнего за Маргиткой.
Слава Сеньки как первого налётчика гремела на всю Москву. Несмотря на молодость (ему было двадцать пять лет), Семён уже успел стать главной головной болью московского сыска.
Дитя Хитрова рынка, сын уличной красавицы и вора-домушника, Сенька с ранних лет был предоставлен самому себе. С оравой таких же оборванных огольцов он носился по Хитровке и прилегающим переулкам - там вырвут сумку у обывательницы, там налетят на почтенного господина и в минуту обчистят карманы, там собьют лоток с головы торговца и расхватают пироги и сайки… Мать, умирая, передала мальца "с рук на руки" своему тогдашнему обожателю - громиле Стёпке Пяткину. Пяткин на могиле возлюбленной поклялся сделать из "шкета" человека. Стёпкина шайка воров-домушников наводила тогда ужас на весь город, и атаман пристроил мальчишку "стоять на стрёме". Впрочем, на этой бездоходной должности Сенька не задержался и вскоре участвовал в налётах на квартиры москвичей на равных с другими ворами. Ему было тогда одиннадцать лет. А в пятнадцать, когда Стёпку Пяткина зарезали в трактире "Пересыльный", Сенька занял место атамана. Ни один из взрослых воров не воспрепятствовал этому: за молодым домушником прочно держалась слава лихого парня, отчаянной смелости вора и надёжного товарища, который не сдаст своего даже под смертным боем. Именно Сеньке пришла в голову мысль ограбить квартиру обер-полицмейстера Москвы Власовского. Он же и попытался привести безумную идею в исполнение, но делу помешало досадное недоразумение: Сенька ошибся окнами и влез к соседу Власовского, генералу Мордвинову. У генерала оказалась дома кухарка, поднявшая крик на весь переулок. На вопли сбежались дворники, жандармы и пожарные, но всё это ополчение не помешало Сеньке смыться по крыше и стать, несмотря на провал операции, главным героем Хитровки. Он возглавил шайку домушников, готовых идти за него в огонь и в воду, – и Москва задрожала.
В скором времени Сеньке показалось, что квартирные кражи - слишком мелкое занятие для делового человека, и он решил переквалифицироваться на грабежи магазинов. Любого другого на этом опасном повороте карьеры неизбежно ждал бы арест и пересыльный дом, но Сеньке невероятно везло. Полиция всего города гонялась за ним по Москве, устраивались облавы и проверки, ловились Сенькины подельники и любовницы, "накрывались" квартиры, где воры "тырбанили слам", но Паровоз уходил, как вода сквозь пальцы, тем самым умножая свою славу среди московского жулья. О нём сочинялись легенды, пелись песни в тюрьмах и ночлежках, рассказывались захватывающие истории. А манера Сеньки производить грабежи восхищала даже всё перевидевших обитателей Хитрова рынка. Обычно происходило всё так. Средь бела дня к большому магазину на Кузнецком мосту или на Тверской подъезжал извозчик. Из пролётки не спеша выбирался Сенька, одетый настоящим барином - костюм-тройка, мягкая шляпа, плащ или летнее пальто через руку, - за ним шли двое-трое его громил. Компания входила в магазин, останавливалась у главного прилавка, Сенька неторопливо вынимал "смит-и-вессон" и, выставляя его на всеобщее обозрение, деловито заявлял:
– Так, господа покупатели, прошу внимания. Я - Семён Паровоз, это - мои мальчики, мы здеся сейчас грабёж чинить будем.
В считаные минуты магазин пустел - публика удалялась на удивление быстро и организованно, и в обморок действительно никто не падал. Полицейские агенты, если таковые и имелись среди посетителей, ни разу себя не проявили:
"машинку" свою Сенька в самом деле заряжал. Перепуганный старший приказчик или сам хозяин без лишних слов открывал кассу и ссыпал всю выручку в объёмистые саквояжи Сенькиных помощников. Сенька вежливо раскланивался, делал несколько замечаний насчёт погоды, желал успешной торговли, обнадёживал: "Может, ещё как-нибудь зайдем", - и спокойно, никем не преследуемый, уезжал на извозчике. И лишь после этого начинались положенные вопли, крики, обмороки и вызов полиции. А вечером того же дня приказчики ограбленного магазина в кругу восхищённых слушателей взахлёб рассказывали о "представлении" Сеньки, и по Москве пускалась новая легенда.
Ходили слухи о том, что Сенька заговорённый: недаром его не могла поймать вся московская полиция, недаром пули агентов при облавах свистели мимо, даже не задевая скачущей с крыши на крышу мишени. Сам Сенька всячески поддерживал такие слухи, важно говоря: "Мне тюрьма на роду не написана. Ежели и сяду, так по своей воле, как отдохнуть от вас, дураков, пожелаю". И продолжал внаглую громить магазины и богатые лавки.
У женщин Паровоз пользовался бешеным успехом. Любая из мессалин Хитровки сама готова была заплатить любые деньги, лишь бы "дролечка" Семён переночевал в её комнатёнке. Хитрованками Сенька не брезговал, но менял их как перчатки, заводя новую "любовь" чуть ли не каждую неделю.
При этом была у него на содержании актриса оперетты, худая еврейка с лихорадочно горящими глазами, которой Сенька снимал квартиру в Столешниковом переулке. Экзальтированная певица изводила Сеньку своей ревностью и истериками целый сезон, пока он не приметил в "Эрмитаже" примадонну венгерского хора мадемуазель Терезу. За Терезой последовала персидская танцовщица Зулейка, за Зулейкой - эфиопская царевна Рузанда, подвизавшаяся на подмостках кафешантана в Петровском парке. Устав в конце концов от всей этой экзотики, Сенька взял себе толстую и белую Агриппину из публичного дома на Грачёвке и жил с ней почти по-семейному, изредка отвлекаясь по старой памяти на хитрованских девиц, до тех пор, пока не зашёл в ресторан Осетрова и не увидел там Маргитку.
На сей раз Сеньку, по его же собственному выражению, "забрало до косточек". Целый месяц он каждый вечер появлялся у Осетрова, сорил деньгами, оставлял в хоре солидные суммы и дарил хихикающей девчонке бриллиантовые серьги и кольца с изумрудами. Митро, глядя на всё это, важно заявлял, что меньше чем за тридцать тысяч он дочь не отдаст.
Сказано это было потому, что Митро прекрасно знал: скопить такие деньги первый вор Москвы не в состоянии. Сенька слишком любил шумные кутежи, большую карточную игру и публичные дома и запросто проматывал в два-три дня огромные суммы, "взятые" в очередном магазине. Однако к цыганам Семён по-прежнему приезжал запросто, дарил Маргитке золото, звал с собой в Крым. Та смеялась, не говорила ни "да", ни "нет" и, по мнению цыган, сама была немного влюблена.
Стоило Илье подумать про Маргитку - и девчонка тут же появилась на лестнице. И ведь слышала, чёртова кукла, прекрасно слышала, как подъезжали господа, подняла весь дом, впереди всех кинулась переодеваться и устраивать причёску - и всё равно замедлила шаг и остановилась посреди лестницы как громом поражённая, раскинув руки:
– Да боже ты мой, радость-то какая! Семён Перфильич, солнце моё непотухающее, вот не ждала! Думала уж, позабыл ты свою Машку, Семён Перфильич, свет мой, позабросил…