Дорогой Джим
Шрифт:
Еще не успев сообразить, что делаю, я сорвалась со стула.
Джим, вслед за своим менеджером пробиравшийся сквозь толпу к двери, вдруг оглянулся и посмотрел на меня. У Сары Мак-Доннел в этот момент было такое лицо, словно она готовилась сожрать меня заживо. Потом он шепнул пару слов на ухо Томо, и тот мгновенно изменился в лице — будто кто-то хлестнул его по губам. Он с недовольным видом прошипел что-то Джиму в ответ, но Джим жестом приказал ему замолчать, повернулся и стал пробираться ко мне, а Томо медленно двинулся к двери — лицо у него было, как у рыбы, которую вытащили на берег, да так и бросили гнить в траве.
— Я все спрашиваю себя: вас двое или ты обладаешь свойством оказываться одновременно в двух местах? — поинтересовался он, невозмутимо подсев к нашему столику. Разрешения
— Если даже другая «я» топчется за дверью, ты вряд ли об этом узнаешь, если намерен сидеть здесь, верно? — бросила я в ответ, преисполнившись гордости за себя. Ловко я его отбрила, верно? — Каким ветром тебя занесло сюда? Явился промочить горло? Или у тебя работа такая — вышибать из города всяких шведов?
В ответ он только ухмыльнулся.
Тут Рошин не выдержала.
— О чем это, ради всего святого, вы толкуете?! — взорвалась она.
— Обычная шутка, мисс, просто очень личная, — объяснил Джим, не глядя ни на кого, кроме меня. Он смотрел мне в глаза… в точности как делал это весь вечер. Еще не коснувшись его руки, я уже заранее знала, что этим вечером стану безжалостно измываться над Финбаром — и от одной этой мысли мне заранее стало тошно. Мои сестры, словно сговорившись, вылезли из-за стола и принялись искать свои сумки — с такими оскорбленными лицами, словно я велела им проваливать. Ифе заговорщически подмигнула. Рози, одним залпом опрокинув в горло обе наши пинтовые кружки, свою и мою, на прощание шутливо взъерошила мне волосы и направилась к дверям.
А взгляд этих глаз, цветом напоминающих кленовый сироп, ни на мгновение не отрывался от моего лица.
— Значит, очень шустрый, да? — спросила я, но лишь для того, чтобы увидеть, как его слушатели один за другим расходятся. Ответ на этот вопрос я и сама знала.
Как знала и то, что, когда утром раздастся звонок к началу урока, сфинксу придется управляться с моими учениками без моей помощи.
Стоит ли рассказывать тебе об этой ночи?
Да, пожалуй, нужно — хотя ты и сам мог бы догадаться, что между нами произошло, верно? Ладно, слушай — и покончим с этим поскорее. Однако если ты вообразил себе, что Джим вынудил меня томиться за столом, кидать в его сторону томные взгляды и умолять снизойти до меня, то ты ошибаешься… и вдобавок сильно ошибаешься, уж ты мне поверь. Потому что все было совсем не так: что он по-настоящему умел делать — причем лучше всех на свете — это просто слушать, как вы объясняете, что от него требуется, и молчать — молчать до тех пор, пока вам обоим не становилось ясно, что он вот-вот готов сдаться, но так, как будто это было предопределено с самого начала.
Мы сидели у меня на кухне. Я приготовила две большие кружки кофе и уже собиралась добавить молоко, прежде чем мне в голову пришло спросить — может, он предпочитает чай? Пока я без умолку трещала, рассказывая ему обо всем, что приходило в голову: о том, что одна моя младшая сестренка без ума от радио, а вторая, похоже, вообразила себя, черт возьми, вторым Робертом де Ниро в «Таксисте», Джим по большей части молчал. Я заметила, как он пару раз бросил взгляд через плечо, словно опасался, что мы не одни. Потом, то и дело украдкой поглядывая на себя в зеркало и машинально поправляя волосы, я принялась рассказывать ему о тетушке Мойре и о ее новом увлечении разной религиозной символикой, которой она уже захламила дом. Наверное, я даже отпустила пару шуточек на ее счет… Впрочем, сейчас уже не помню.
Единственное, что я помню отчетливо, — как он потянулся и коснулся моей шеи.
Это было всего лишь легкое прикосновение, не больше, а потом он протиснулся мимо меня, чтобы занять мое место. Случись это сейчас, мне наверняка пришел бы на память пес, который метит свою территорию прежде, чем ввязаться в драку. Впрочем… думаю, Джим был достаточно умен, чтобы не наброситься на меня сразу — иначе я бы уже через минуту оказалась прижатой к стене, а он бы расстегивал «молнию» на джинсах, как это сделал Финбар, в самый первый раз пригласив меня пообедать вместе. Вместо этого Джим принялся с улыбкой разглядывать мою коллекцию глиняных фигурок. Я вспыхнула. Статуэток было множество — своего рода тотемы тех мест, куда я переберусь, когда уеду наконец из этого чертова города… Хотя я уже догадывалась, что это одни слова и никуда я не уеду.
Статуя Свободы с фальшивым зеленоватым налетом, какой всегда бывает на бронзе, Колизей и даже казавшаяся кружевной Эйфелева башня выстроились в ряд на подоконнике вместе с латунным кубком — призом, который мой отец еще мальчиком получил за победу в чемпионате по хоккею на траве. По-моему, он гордился этим кубком больше всего на свете и никогда не упускал случая похвастаться своим трофеем — в точности как какой-нибудь древний кельт головами убитых врагов. Дверцу холодильника украшали открытки с видами Мальорки и наши с сестрами снимки, на которых мы, держа в руках сигарету, высокий бокал с коктейлем или шикарную зажигалку, неловко позировали перед фотоаппаратом. Стыдно сказать, но там было и несколько открыток с изображением старого доброго Тутанхамона — не знаю, зачем я их тут повесила, наверное, просто так. Джим улыбнулся. Я вдруг обратила внимание, какие белые у него зубы. Он так и не сделал попытки поцеловать меня, а я… я, по-моему, начала потихоньку приходить в себя и впервые задумалась. Три раза звонил Финбар — но я упорно не брала трубку.
— А где же Висячие сады в Вавилоне, что-то я их тут не вижу, — поинтересовался Джим. — По-моему, их тут явно не хватает.
Я сцепила пальцы.
— Ах да… Ну конечно, я о них просто забыла. Впрочем, ты ведь, наверное, в курсе, что теперь их некому поливать?
Он сел за стол, устроившись напротив меня. От его одежды сильно пахло машинным маслом, а дыхание отдавало пивом.
— Как тебя зовут? — спросил он вдруг.
Я еще успела беззвучно выдохнуть «Фиона», а в следующее мгновение он уже целовал меня.
Кажется, я уже упоминала о том, как странно себя чувствовала этим утром, когда он разглядывал меня через дорогу. Я поймала на себе его взгляд… ощущение было непривычное, словно я раздета — и одновременно в полной безопасности. Помножь это на бесконечность и, может быть, ты поймешь, что я имею в виду.
Джим не спеша стащил с меня одежду, но не позволил мне раздеть его. Я видела, как блеснули его зубы, когда он расстегнул «молнию» у меня на юбке, стянул с меня блузку, а вслед за ней и футболку, как снял у меня с ног мои лишенные даже намека на сексуальность туфли — при этом мягко отводя в сторону мою руку всякий раз, когда я пыталась ему помочь. Наконец с этим было покончено — я лежала, глядя на него, и думала, сколько же раз он делал это… А то, что раздевать женщин для него дело привычное, можно было не сомневаться — ловкие движения его рук отличались той прозаической отточенностью, что напоминали какой-то ритуал. Наверное, я уже тогда знала ответ на этот вопрос, но меня это ни чуточки не волновало. Ей-богу, мне было все равно.
Потому что то, что он делал со мной, казалось не только правильным, но и единственно возможным. Что несказанно меня удивило — он предоставил инициативу мне, вместо того чтобы вести себя, как профи в мире «большого секса», чего я, признаться, ожидала. Но если Финбару, так сказать, нужна была карта, чтобы отыскать дорогу и не заплутать в самых укромных уголках моего тела, Джим, казалось, мог угадывать мои желания с закрытыми глазами — прислушиваясь к моим прерывистым вздохам, к тому, как я вздрагиваю, когда он касается самых интимных мест. Он не останавливался, пока мы оба не достигли пика наслаждения, к которому так страстно стремились. У меня было такое чувство, будто мы с ним танцевали какой-то дикий и яростный латиноамериканский танец — то вставая, то усаживаясь, то, наконец, ложась, пока я познавала неведомый мне мир, в котором он чувствовал себя, словно рыба в воде, но не вмешивался, поскольку не хотел, чтобы у меня появилось ощущение, будто он ведет меня за руку.