Дорогой Джим
Шрифт:
Она была тут пленницей. И достаточно долго. Никаких сомнений в этом у полицейских уже не оставалось.
А хозяйка дома, милейшая миссис Уэлш, когда-то заботливо угощавшая Десмонда кофе, оказалась ее тюремщицей. Только, к сожалению, выяснилось это уже слишком поздно.
— Мы и знать ни о чем не знали, — заявил, отдуваясь, какой-то бесцветный джентльмен из социальной службы, подслеповато моргая в камеру. И поспешно юркнул за спины дюжих полицейских, когда кому-то пришло в голову задать ему неприятный вопрос: как же так случилось, что миссис Уэлш, эта затворница, приехавшая в город откуда-то с запада, похоже, устроила в доме настоящую камеру пыток? И как так произошло, что никто из полицейских об этом не знал, хотя все это происходило, можно сказать, у них под носом?
— Обещаю вам, что мы немедленно наведем справки, — поспешно добавил чиновник. Однако не успел он еще даже сбежать со ступенек, чтобы спастись от разъяренных взглядов столпившихся перед домом зевак, как все уже
Пока длилось этой действо — иначе говоря, пока облаченные в белоснежные скафандры «астронавты», сопровождавшие их полицейские из ближайшего участка и кинологи с собаками кропотливо делали свое дело, пытаясь приподнять покров тайны над этим чудовищным злодеянием, — Десмонд продолжал размышлять. В отличие от многих других старик уже понял, что все, о чем со страхом перешептывались и во что отказывались верить соседи, — правда. С того самого времени, как к дому подъехала первая машина «скорой помощи», чтобы забрать тело несчастной девушки, почтальон, вцепившись в поручень, чтобы не упасть, стоял на противоположной стороне улицы — его застывший взгляд ни на мгновение не отрывался от цифры «1», выведенной на грязно-коричневой входной двери дома. Прошло несколько часов, а он так и продолжал там стоять, даже когда сгустились сумерки. Детски-наивная, простодушная улыбка на старческих губах, которую все привыкли видеть, сменилась какой-то странной, кривой усмешкой. И мало-помалу те же самые люди, которые годами с такой терпимостью воспринимали все странности и причуды старика, теперь вдруг стали бросать озадаченные взгляды в сторону щуплого, преждевременно облысевшего почтальона, который мучительно выворачивал шею, чтобы увидеть, как тело девушки в черном мешке грузят в машину «скорой помощи». Эти его любопытные взгляды, которые раньше, когда он разглядывал интерьер чьей-то кухни, ни у кого не вызывали ни малейших подозрений, теперь, казалось, приобрели совершенно новый, зловещий смысл, отчего у каждого в душе появилось какое-то неприятное чувство. Однако возможность свалить вину за то, что никто в округе не заметил ничего подозрительного, на единственного простофилю, который идеально подходил на роль козла отпущения, показалась настолько заманчивой, что все мигом почувствовали облегчение.
— Чертов извращенец! — прошипела какая-то мать семейства, выплюнув это слово с такой яростью, что толстый слой помады у нее на губах пошел трещинами.
— Больной ублюдок! — подхватила, покачивая головой, ее соседка. Ни та ни другая, конечно, уже не помнили, как только вчера с улыбкой угощали Десмонда кофе.
Но хотя странные взгляды, которые почтальон бросал на место страшного преступления, можно было смело отнести на счет обычного обывательского любопытства или своего рода извращенного сексуального возбуждения, все, кто заметил их, ошибались. Появись у них возможность заглянуть в глубь сердца Десмонда, им бы не удалось обнаружить там ничего, кроме глубочайшего чувства вины и стыда за самого себя. Тот странный шум, который он слышал, проходя мимо дома… Теперь, после всего случившегося, приобрел зловещий смысл. А доносившиеся с верхнего этажа крики, которые он в свое время отнес на счет работающего телевизора, могли… нет, в действительности это были мольбы о помощи. Теперь старик уже почти не сомневался в этом. Та бедняжка, предчувствуя мучительную смерть, пыталась звать на помощь, а он просто прошел мимо. Десмонд сокрушенно покивал столпившимся перед домом соседкам — но те, не отрывая взгляда от крыльца дома номер один, словно надеясь, что от этого им станет легче, даже не повернулись в его сторону.
На город опустилась ночь. «Астронавты» в белых комбинезонах, свернув наконец свои палатки, загрузились в машину, чтобы отвезти собранные улики в лабораторию. Толпа зевак стала понемногу редеть, однако зрители еще не успели разойтись, когда вдруг Десмонду показалось, что внутри дома раздался то ли вопль, то ли крик. Судя по всему, кто-то был очень удивлен — и не сказать, чтобы приятно. Не прошло и нескольких секунд, как в дверном проеме показался один из полицейских — помоложе, тот самый, что незадолго до этого наткнулся на скорчившуюся у двери запертой комнаты девушку. На подгибающихся ногах парень вывалился на крыльцо. Его и без того уже пепельно-бледное лицо теперь позеленело и стало похоже на какую-то маску. Похоже, увиденное потрясло его до глубины души — видимо, те пределы человеческой жестокости, которые он допускал до сего дня, за последнее время значительно расширились.
— Сержант! — сдавленным голосом окликнул он, с трудом проглотив вставший в горле комок. — Похоже, мы кое-что пропустили…
Одна из служебных собак, царапая когтями ковер в коридоре, решительно отказывалась сдвинуться с места — припав брюхом к полу перед шкафом на втором этаже, пес жалобно и протяжно выл. Не так пронзительно, как вначале, а тоскливо, будто оплакивая нечто страшное, что подсказывал собачий нюх.
Когда подоспевшие полицейские, отодвинув в сторону тяжелый шкаф, обнаружили позади него потайную дверцу и толкнули ее, чтобы войти, они едва не споткнулись о труп еще одной девушки.
— Похоже, эта помоложе, чем та, первая, — объявил в конце недели коронер после того, как самым тщательным образом произвел вскрытие всех трех женщин. Сняв хирургические перчатки, он с профессиональной ловкостью привычным жестом швырнул их в кювету. Лицо у него было безрадостное.
Эту последнюю жертву буквально втиснули в узкое пространство, бывшее когда-то частью внешней стены дома. Проникнуть в тесную нишу можно было только через крохотную дверцу наподобие той, что делают для собак, воздух внутрь поступал через узкую щель, выдолбленную в стене. Документов при девушке не нашли — не имея возможности выяснить, кто она, криминалисты предположили, что ей вряд ли больше двадцати лет. Бросались в глаза густые, черные как вороново крыло волосы. Один из экспертов только печально вздохнул, попытавшись представить себе, как красиво они выглядели когда-то — когда были достаточно чистыми, чтобы можно было расчесать их щеткой. Кожа девушки, если не обращать внимания на покрывавшие ее нарывы и болячки, вызванные, вне всякого сомнения, невозможностью помыться и нехваткой протеина, выглядела почти безупречно — ни единого синяка, пореза или ссадины. В отличие от первой, причиной смерти второй жертвы стал отказ внутренних органов, вызванный, похоже, постепенным отравлением, а также отсутствием пищи. Ее руки истончились до такой степени, что стали похожи на веточки — от мышц не осталось и следа. Когда ее нашли, девушка лежала на полу, свернувшись клубочком на грязном одеяле, в точности как издыхающая собака. На руках и ногах ее, как и у первой жертвы, остались багровые язвы, ясно доказывающие, что ее часто держали в наручниках. Нагнувшись, один из офицеров осторожно расстегнул ножные ремни на щиколотках несчастной, и тогда стало видно, что кожа на них стерта до крови. Единственный вопрос, который остался без ответа, — почему у нее на ладонях виднелись чернильные пятна. В доме удалось обнаружить шариковую ручку, которая текла, но ни единого клочка писчей бумаги. Если даже предположить, что, скорчившись в своей тесной клетушке, бедняжка пыталась кому-то писать, чтобы попросить о помощи, то сразу же возникал вопрос: куда подевалась записка? Что девушка с ней сделала?
День за днем полицейские криминалисты шарили по дому, дюйм за дюймом тщательно все обследуя.
Но потом, когда среди ключей, висевших на шее Мойры Уэлш, обнаружили тот, который подходил к гардеробу, вся эта история стала выглядеть еще ужаснее. И тогда даже самые идиотские слухи, ходившие среди перепуганных жителей Малахайда, померкли перед тем кошмаром, который удалось обнаружить благодаря усилиям полицейских ищеек.
Первое, что бросилось в глаза детективам, когда удалось наконец открыть гардероб, были две водительские лицензии. Одна, как выяснилось, принадлежала рыжеволосой пухленькой Фионе Уэлш, двадцати четырех лет, проживавшей в Каслтаунбире, графство Корк. Судя по всему, это была первая из девушек, которую нашли на втором этаже дома. Вторая принадлежала Рошин Уэлш, двадцати двух лет, — с фотографии на экспертов смотрела хорошенькая черноволосая девушка с белой, почти прозрачной кожей, не имевшая ничего общего с тем жалким, похожим на высохший скелет созданием, в настоящее время лежащим на оцинкованном столе морга рядом с сестрой. Никто не знал, когда эти девушки появились в доме Мойры Уэлш и что привело их туда, но, увы, не это волновало воображение газетчиков всю последнюю неделю. Нет, то, что стало для журналистов «Ивнинг геральд» и «Айриш дейли стар» поистине золотой жилой — потому что едва схлынул первый шок, охвативший город после ужасной находки, как тут же один за другим стали возникать неизбежные вопросы, — выяснилась одна деталь, о которой большинство местных жителей уже догадывались.
Фиона и Рошин были не просто двумя сестрами, которых постигла страшная и мучительная смерть.
Мойра — эта безжалостная тюремщица и убийца — приходилась им родной теткой.
«НЕСЧАСТНЫЕ СЕСТРЫ ЗВЕРСКИ УБИТЫ РОДНОЙ ТЕТКОЙ», — вопил один из заголовков газет. «КРАСАВИЦЫ И ЧУДОВИЩЕ», — патетически восклицал другой. Обеих девушек нашли мертвыми, и проведенное вскрытие показало, что по крайней мере в течение последних семи недель их постоянно травили небольшими порциями крысиного яда, представлявшего собой некий антикоагулянт под названием «куматетратил», возможно подмешивая его к воде или к тому, что им давали вместо еды.
— Все очень просто, — объяснил коронер. — Все органы бедняжек мало-помалу попросту распадались, поэтому ни одну ранку, ни одну царапину на их теле невозможно было залечить. Младшая из сестер умерла от обширного внутреннего кровотечения. Кроме того, обнаруженные на телах девушек следы ясно доказывают, что обеих на ночь приковывали к постели. Можно не сомневаться, что их тетка делала это намеренно.
Естественно, все газеты, а вместе с ними и соседи Десмонда единодушно назвали этот замысел «дьявольским» — что, безусловно, имело под собой основания.