Дорогой Эван Хансен
Шрифт:
Возвращаюсь в английский класс, но в действительности этого не происходит. Я не могу попасть туда, где я был до того, как вышел из класса. Слышу голос миссис Кичек, но не разбираю слов. Звенит звонок, и я поднимаюсь с места. Перехожу в другой класс, мои кроссовки едва касаются пола.
Весь следующий урок я нахожусь в трансе. Затем по громкоговорителю звучит объявление – те самые новости, что я узнал несколько часов тому назад, но так и не поверил в них.
– С большой скорбью… один из наших любимых учеников… прощание сегодня с пяти до семи… ученики, которые хотят поговорить с кем-то… Миссис Альварес
Трагическую новость начинают осознавать другие. Шок на их лицах выводит меня из оцепенения. Это правда. Это действительно правда. Коннор Мерфи мертв.
Я думал, это сон. Откуда мне было знать? Никто же меня не предупредил: Эй, тебе следует знать, что ты мертв.
День начался, как обычно. Счастливое семейство сидело за кухонным столом. И завтракало. Я же почти ничего не ел. Равно как и Лэрри, тот не отрывался от своего мобильника. Синтия же была слишком занята – обслуживала нас. (Моим родителям нравится, когда я зову их по именам.) Поглощала еду одна только Зо.
Мне было влом идти в школу. Но мама и слышать о том не хотела. Сказала, что сегодня первый день учебы и у меня нет выбора. Школа пойдет мне на пользу, сказала она. Все лето она смотрела на то, как я сплю. И отчаялась выдворить меня из дома.
Что толку ходить в школу? Они там понятия не имеют, что со мной делать. Если ты не вписываешься в их рамки, тебя отвергают. О гораздо большем можно узнать дома. Читая книги и смотря документальные фильмы и репортажи. По крайней мере, когда я был в Ганновере, то мог упомянуть Ницше, не встретившись потом с пустым взглядом учителя.
(К сожалению, эксперимент с частной школой потерпел поражение. Оказывается, назначенный врачом амфетамин, чтобы пережить экзамены – или день, – это нормально, а вот немного травки в твоем шкафчике – дело непростительное. Ханжи и лицемеры. Может, теперь они увидят, что они за ретрограды. Эй, гениальные создания, от марихуаны еще никто не умер. А от таблеток? Ага, вы меня поняли.)
Тогда Синтия попыталась подключить к делу Лэрри. В таких случаях есть, над чем посмеяться.
Ты идешь в школу, Коннор, он смог выдать только это. Маму вывело из себя, что отцу все по фигу. Они слегка поссорились и разговаривали так, будто я – пустое место. Добро пожаловать в дом Мерфи. Если тебя зовут Зо, приготовься к легкой жизни. Если же приходится быть Коннором, то лучше вести себя хорошо и молчать.
Я все-таки пошел в школу. В некоторые стычки не стоит ввязываться. Меня подвезла Зо. Еще одно преимущество моего положения. Младшая сестренка возит меня, куда нужно. Все из-за «Субару», которую Лэрри вручил мне как оливковую ветвь, но теперь она покоится где-то в груде металлолома.
(Той ночью на дороге не было оленя. Теперь я могу в этом признаться. Я врезался в дерево, потому что мне так захотелось. Мои самые непонятные решения всегда кончались подобным образом. Я принимал их за доли секунды. Девять раз из десяти я оказывался только слегка ранен. А вот на десятый раз…)
Оказывается, я был прав, что не хотел в школу. Мне одному сделали замечание на первом уроке (хотя
И это был только первый день. А как насчет целого учебного года? Сто семьдесят с чем-то дней. Как я смогу пройти через такое?
Я и не смог.
Я сбежал с двух последних уроков. Вышел из школы. Мне не удавалось стряхнуть с себя чувство свободного падения. Словно не за что ухватиться. Попытался связаться с единственным человеком, который, как я думал, мог помочь. А когда это не сработало…
Я проснулся в больнице. Моя семья была тут. Все они пялились в пол, в свои телефоны, на внутренние поверхности век – куда угодно, только не друг на друга и не на меня. Я знал, что сейчас услышу. Я ни на что не гожусь – мне это известно. Можете не рассказывать. Вылез из кровати прежде, чем кто-то успел сказать хоть слово. Просто вышел из комнаты. Никто не озаботился тем, чтобы последовать за мной.
Одна из медсестер за столом для дежурных сказала: Палата 124. Так жалко. Он ровесник Эвана.
Я знаю, вздохнула другая медсестра.
Первая сестра позвонила по телефону и оставила сообщение: Эй, радость моя, звоню проведать тебя. Хотела узнать, как прошел конец дня. У тебя кто-нибудь расписался на гипсе? Когда я вернусь домой, ты, наверное, будешь спать, но утром мы с тобой увидимся. Я так тебя люблю. Хочу, чтобы ты знал это.
Она отложила телефон. Прижала руки ко лбу. Потерла виски. Я не мог в это поверить. В то, кем была эта женщина.
Думаю, я знаю вашего сына. Сегодня я расписался на его гипсе.
Она ничего не ответила, а просто ушла. Еще одна моя фанатка. Я представил, что Эван рассказал ей о нашей стычке. Представил все так, словно он невиновен. Стоял себе подобно святому, и тут явился большой плохой Коннор Мерфи. И затеял ссору.
(Я вовсе не намеревался толкать его. Это было еще одним из мгновенных решений. Если честно, они похожи на коленный рефлекс. Или на что-то более существенное. Это часть моей натуры. То, что я делаю. Разрушаю вещи. Всегда. Хочу я этого или нет. Вещь, которую я разрушаю, может быть лучшей в моей жизни. И мне это известно. И все же я не могу остановиться. Или слишком боюсь этого.)
Я пошел обратно по коридору, давая себе клятву быть более терпимым с моим поджидающим меня семейством. Дошел до палаты 124. Заглянул в нее. И увидел его. Мальчика в кровати. Это был я.
Я склонился над ним – над другим мной. Серая кожа. Челюсть отвисла.
Я получил то, что хотел, так я считаю.
Теперь я свободен. Никто не стоит на моем пути. Никто не поджидает меня за углом, установив там капкан. Никто не проверяет, красные ли у меня глаза. Не спрашивает, где шлялся всю ночь.