Дороже крыльев
Шрифт:
Урок сводится к рассказу о том, что нас ждёт, тут почти ничего нового, а заканчивается демонстрациями приёма «иллюзия». На следующем уроке учитель обещает проверить, как мы освоим этот приём. В отличие от предыдущей школы, здесь мне хотя бы интересно, и нет постоянных попыток загнать меня в какие-то рамки. По крайней мере, я их пока не вижу.
Можно сказать, я удивлена – совсем не занудный урок оказался, даже меня сумел увлечь, хотя я же настроена на отчисление. Ну и ещё прозвучала фраза о том, что мы должны понимать, а не пугаться. Что учитель имел в виду? Учитывая утро Моники, я не спешу с выводами. Хотя появляется надежда на то, что здесь не… не демонстрируют
Выходя из класса вслед за Моникой, я оставляю стреляющие вилы на косяке. Видимо, эта часть двери не заговорена, отчего маленькие вилы ложатся, как будто тут и росли. Вспомнив, о чём говорил наш куратор на уроке, я пытаюсь наложить иллюзию. Правда, результата не знаю, нельзя надолго останавливаться – что-то заподозрят, а мой сюрприз должен быть именно сюрпризом.
Вот теперь посмотрим, как у них со словами и делами. А пока у нас следующий урок, правда, не знаю, какой, но зато знает Моника, за которой я и следую. Страх, появившийся от мыслей о последствиях, я давлю внутри себя, не первый раз же… Боль, даже душевную, пережить можно, а возможность убедиться в том, что эта школа ничем не отличается от предыдущей, – бесценна.
У ангелов почему-то не поощряется инициатива. Есть инструкция – вот по ней и надо действовать, а думать самому необходимости нет. А я не хочу так, зачем-то же мне голова дана? Не только же, чтобы в неё есть, правильно? Вот и посмотрим…
– Что у нас сейчас? – интересуюсь я у Моники, устроившись за первой партой.
– Этика… – вздыхает она, и я понимаю её.
Этика – это час сплошного нудёжа. Будут нам занудно рассказывать, что можно, а что нельзя, как будто это кому-то интересно. Пока ещё не раздался сигнал к началу урока, я оглядываю одухотворённые лица соучеников. Кто знает, насколько это выражение на их лицах искреннее… Но вот есть у меня ощущение, что это всё игра. Они оторваны от дома, от родителей, чему тут радоваться?
Выложив дневник на стол, отмечаю его вибрацию, что означает появление новых записей. Открываю, чтобы поинтересоваться, восхищаясь оперативности реакции. Сейчас я узнаю, чем для меня закончились мои эксперименты… Руки чуть дрожат, всё-таки я ещё ребёнок, хоть по людским понятиям и лет около четырнадцати, но страшно немного, всё-таки боли я не люблю, особенно душевной.
На странице текущих отметок в глаза бросается жирная девятка с замечанием: «За освоение материала и навыки скрытности». Оценка максимальная из положительных, комментарий тоже положительный. Значит, меня что? Меня похвалили за вилы? Это как так? Кажется, я немного в ступоре, потому что подобного ещё никогда не случалось, по крайней мере, со мной. Что здесь происходит?
Глава третья
– А теперь мы с вами рассмотрим этические проблемы на практике, – сообщает ангелица, навскидку лет пятисот, после нуднейшей лекции, едва не усыпившей весь класс. – Вы помните, что задача ангелов – способствовать спасению душ, но не нарушать свободу воли людей. Кто мне скажет, почему?
– Свобода воли – дар Творца и им, и нам, – делаю я вторую попытку нарваться на неприятности, но встречаю лишь добрую улыбку.
– Очень хорошо, курсант Катрин, – кивает она, затем сделав приглашающий жест. – Пройдите к доске, у меня есть для вас кое-что занимательное.
Задавив внутренний страх перед болью, я встаю, чтобы двинуться, куда сказали. Неужели накажет перед всеми? Это очень стыдно, к тому же тогда нельзя будет плакать, потому что, расплакавшись, я себя перестану уважать. Значит, будет тяжелее. Но
– Давайте мы рассмотрим с вами такую ситуацию… – доска исчезает, превратившись в проекцию мира. – Перед вами – ребёнок, больной неизлечимой болезнью. Видите?
Я смотрю на то, как мучается совсем ещё маленький мальчик. Как ему больно, как сквозь эту боль он улыбается лежащей неподалёку девочке, сумев как-то дотянуться до неё, чтобы погладить и поддержать. Шевельнув пальцами, я вызываю личные часы детей и вижу, что им остаются две недели мучений. При этом я знаю, что они будут мучиться, платя болью за каждый вдох. Из моих глаз текут слёзы, но я не замечаю их.
– В ваших силах прервать их мучения, – сообщает мне ангелица. – Им осталось немного, а боль страшная. Вы можете остановить её, дав им возможность уйти сейчас. Ваше решение?
Я смотрю на проекцию, понимая, что всё сказанное мне – правда. Инструкция говорит о том, что ангел не имеет права влиять на ход жизни людей. Только что прочитанная нам лекция, при всей своей занудности – о том, что каждый раз – особенный, и его нужно рассматривать отдельно.
Если прервать эти жизни, они избегнут мучений, но правильно ли это? С одной стороны, такое прерывание – это всё равно убийство. С другой стороны – им больно! Им просто очень больно, настолько, что человеческие лекарства не справляются. Что решить? Как будет правильно? Я не знаю… Мне не мешают принимать решение, тишина в классе абсолютная. Я прислушиваюсь…
– Я хотела бы там встретить тебя… – шепчет девочка.
– Спасибо Творцу за то, что мы встретились, – отвечает ей мальчик.
И я понимаю. Им больно, просто запредельно больно, но они живут друг для друга, проживая каждое оставшееся им мгновение вместе. Они сильны в этом своём зародившемся на грани жизни чувстве. Я никогда не посмею отнять у них эти мгновения. И я делаю шаг назад, а потом просто опускаюсь на корточки, чтобы поплакать. Мне всё равно, смотрят на меня или нет, мне это просто нужно, нужно пережить в себе. И мне не мешают.
– Курсант Катрин сделала выбор, – слышу я голос ангелицы. – Решение далось ей непросто, но она его приняла и сейчас расскажет нам, почему. Катрин, вам помочь?
– Нет, я уже всё… – с трудом взяв себя в руки, я поднимаюсь.
Да, я понимаю, почему мне показали это, и теперь я должна объяснить так, чтобы меня поняли. Я вглядываюсь в глаза моих соучеников, подбирая слова, но понимаю, что таких слов просто нет. Это невозможно описать или объяснить, это надо прочувствовать.
– Им очень больно, – произношу я. – Я даже не могу описать эту боль. Но эти двое детей каждую минуту живут один для другого. Они просто есть друг у друга, и я не посмею… Да никто не посмеет отнять у них последнее, что у них есть! – эту фразу я почти выкрикиваю, потому что понимаю, что опять расплачусь.
– Ты поняла главное, Катрин, – поглаживает меня по голове учительница, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы не потянуться за этой ласковой рукой. Мне кажется, она это понимает, но никак не показывает своего понимания. – Мы не можем решать, кому жить, а кому умирать, кроме… Об этом мы поговорим в дальнейшем, а пока – все свободны.
Я иду с урока и понимаю, что, если все уроки здесь будут такими, я не захочу отчисляться. Меня здесь не считают чем-то неправильным, давая возможность развиваться, жить и узнавать новое. Никто не наказывает за вольную форму ответа, не заставляет учить наизусть жизнеописания великих ангелов или заниматься непонятными делами, потому что «так положено». Эта школа какая-то очень живая.