Дорожная карта. Том 1. От Москвы и до окраин
Шрифт:
Михаил Михайлович отпустил дочь на землю, взял за маленькую ручонку, другой рукой обнял жену, подошёл к памятнику своей матери и так стоял долго-долго. Михаил Фёдорович подошел к Емельяну Захаровичу и Юрию Николаевичу, взял их под руки и тихонечко повел к другому дому: «Пусть побудет с мамой, а вам – с дорожки в баньку самый раз. Особенно вашему ассу. Как вас величать?»
– Юрий Николаевич, – полярник протянул свою натруженную ладонь Михаилу Фёдоровичу, – как у вас здесь здорово. Я бы здесь остался до конца своих дней!
– Ну,
– Всё, замётано. Захарыч, слышь, ты свидетель!
Михаил Фёдорович помахал рукой всем родственникам, чтобы они шли в гостевой дом, а сам повёл гостей в баню.
Михаил с женой и дочерью прошли в гостиную, которая больше похожа на одну из дворцовых комнат «Зимнего», только в миниатюре. В натуральную величину была только мебель.
Михаил Фёдорович часто бывал в Петербурге, когда Михаил учился в институте, и большую часть времени проводил в музеях, но чаще всего в Эрмитаже. Там потихонечку щёлкал фотоаппаратом, а где не разрешалось, делал наброски.
Он несколько раз побывал на Алтае в местах, где летом проводила время Василиса с дедом, оттуда с большим трудом привозил камни, и большую часть превращал в вазы, шкатулки, настольные лампы, и скульптурки зверей и птиц. Всё это размещалось на резных столиках, этажерках, полочках. Это был настоящий музей, и должен бы охраняться не хуже, чем Грановитая Палата.
И когда Юрий Николаевич и Захарыч посвежевшие и порозовевшие после бани вошли в дом Михаила Фёдоровича, то разом ахнули: «Михаил Фёдорович, неужели это вы сами? Да этому цены нет! Любой музей мира позавидует вашим работам», – воскликнул Захарыч.
– Это ещё не всё, вы посмотрите его мастерскую, – вмешался подошедший дядя Михаила, Николай Федорович. – Да в районном музее побывайте!
– Познакомьтесь, господа хорошие, это мой брат, Николай Федорович. По мастерству да скорости я ему в подметки не гожусь, смущенный похвалами ретировался Михаил Фёдорович.
– Конечно, ты только для себя трудился – тут, брат, надо без халтуры, с любовью, а у меня семья: семь – я и шестеро с ложками. Правда, сейчас можно и для души поработать, дети сами себя кормят, а нам с матерью много ль надо? Но я стал уже – ремесленником, художник во мне умер. А сейчас пройдём в гостевой дом, там женщины уже стол накрыли.
Михаил Фёдорович скомандовал: «Все за стол, что Бог послал, тем и угощайтесь»!
– Дядь Миш, – показывая на коробки, банки, склянки спросила Настасья, внучка Валентины Фёдоровны, – а это, ну что вы из Москвы привезли, ставить на стол?
– Дык, может назад полетят, так и возьмут в дорогу-то. Я ж ему и сухаря черного не дам, – проворчал Михаил Фёдорович.
– Нет, батя, я приехал насовсем, в ученики к тебе запишусь.
– Тогда за это и выпьем, – Михаил Фёдорович поднял массивный бокал из аметиста своей работы.
– Долго я ждал, и дождался.
Здесь была и радость, и грусть, которую он вынашивал все эти годы одиночества. Его добрые соседи – все его родственники, окружили его заботой, а старший брат Николай Фёдорович, стал ему и другом, и наставником, не давал ему хандрить и вытаскивал из уныния, хотя было трудно отделить уныние от грусти и тоски.
Последние шесть лет, по настоянию отца, Михаил привозил сюда жену, Светлану и дочь Наденьку на всё лето.
Посреди застолья с улицы раздался сигнал автомобиля. Михаил Фёдорович с сыном поднялись и вышли из дома. У калитки стоял милицейский уазик, возле него с поднятыми руками, улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, стоял майор: «Взяла в плен собачка. Хоть и умные глаза, да сразу вижу, не современная».
– Это почему же, не современная? – улыбаясь и широко раскинув руки навстречу майору шел Михаил Михайлович.
– Да потому, что неподкупная. Сейчас ведь все можно купить. Я ей говорю – свой я, зайду, обниму своего друга детства, а она – брр… рычит!
Друзья детства обнялись, похрустывая косточками и покрякивая.
– Да будет вам, поломаетесь, богатыри русские, – закудахтал Мишин отец, пойдемте в дом, а то водочка остынет.
– Пачэму, русские, – изображая армянский акцент, засмеялся Ашот. Кто русский, а кто нэмного армян!
– Да какой ты армян, – махнул рукой Михаил Фёдорович.
– Раньше хоть черный был, на грузина похожий, скорее на цыгана, а теперь и вовсе белый!
– Красный или белый, зато живой и целый!
– Емельян Захарович, – Михаил Михайлович усадил своего друга на свободное место, – мы его в школе итальянцем звали. Он свои армянские песни пел голосом Робертино Лоретти. И когда на уроках задавали нетактичный для нашего времени вопрос – кто твой папа, мы дружно кричали: «дон Карлиони!».
– Вот и докричались, меня и сейчас за глаза называют «дон мафиози». Все дружно засмеялись, громко захлопали в ладоши и закричали: «Привет, отец крёстный!».
– Ну, что я вам говорил? Спасу от вас нет. Каждый божий день, бандюганы на разборки приглашают. Всё не могут понять, где моя сфера влияния. Практически всё поделили. Вон, твой братан, Серёга, газ подгрёб под себя. Осталась только вода, и воздух.
– Ну, у нас, в Москве, и воду уже поделили, – поддержал Ашота Михаил Михайлович, – только про газ не понял?
– Это потом, – Ашот Аршакович похлопал по плечу своего друга, – это он правильно сделал, я его попросил. Молодец, сразу всё просёк, и оперативно провернул.
Постепенно все приутихли, стали предлагать Тимуру разное разносолье, но он вдруг зацепился взглядом за мебель, на полусогнутых ногах стал ходить вдоль комнаты, держа руки за спиной как «зэк». В комнате установилась гробовая тишина. Потом распрямился, выдохнул: «Вот это, да! Слушай, Серёга, да здесь для охраны такого богатства нужен бронетранспортёр, только не с деревянными пушками».