Дорожная карта. Том 1. От Москвы и до окраин
Шрифт:
– Павел Павлович, вы нам обещали, рассказать про себя, – Вадим подбросил в костёр насколько поленьев, отчего пошел дым, и все отодвинулись от огня и замахали руками.
– Надо подбрасывать дрова в костёр понемногу, чтобы не сбить огонь, тогда дыма не будет, – Павел Павлович вытащил из костра пару поленьев, огонь ярко вспыхнул и дым исчез. – А вы не устали, может, завтра?
«Нет, нет – не устали, расскажите сейчас», – затараторили в разнобой ребята, поудобней рассаживаясь на раскладных стульчиках.
Глава 4
– Ну, слушайте, – начал свой рассказ Павел Павлович, – родился я за несколько дней до Великой отечественной войны в Москве, в роддоме на Таганке. Родители работали на Шарикоподшипниковом заводе, Первом ГПЗ, а жили на Восьмой Кожуховской улице. Окна выходили на заболоченную ещё в те времена пойму Москвы реки, и называлась он весьма неприлично – Сучье Болото. Через месяц после начала войны, когда фашисты бросили огромные силы на Москву, правительством было принято решения оборонные
А на пассажирский поезд, где ехали рабочие и инженеры этого завода, в том числе и мы, диверсанты дважды покушались, но к нашему счастью и к их беде, один взрыв вывел из строя только паровоз, который через пять часов заменили, а при второй попытке чекисты обезвредили подрывников, с пристрастием допросили, и по закону военного времени их уничтожили той же взрывчаткой, которую они должны были подложить под поезд на мосту.
Но весть о диверсии дошла до заинтересованных людей в жилбыте Московского завода, и они быстренько нашу забронированную квартирку «оприходовали», но мы об этом узнали только перед возвращением из эвакуации.
Первое время все прибывшие работали на строительстве, цехов, монтаже оборудования, и, не дожидаясь полного окончания строительства, запускали станки, на которых можно было хоть одну операцию, но делать.
Моей матушке «повезло»: её станок, револьверный, то есть полуавтоматический, был небольшого размера, поставили в самый дальний угол будущего цеха, подключили, научили маму на нём работать.
И стала моя мама ударницей по выпуску головной части корпуса мин для батальонного миномёта. Работали шесть часов без перерыва потом два часа отдыха и опять шесть часов И так два года. В два часа отдыха она успевала и меня покормить, и сама поспать. А приносила меня старшая сестра. Идти из общежития до нового завода около километра. Она была нам с младшей сестрой и за мамку, и за няньку. Не знаю, когда успевала учиться?!
В мае сорок пятого, после войны, не дождавшись решения по возврату квартиры, вернулись в Москву, пожили у родственников, но сразу пять человек было сложно разместить, и сестра отца предложила пожить в её летней даче под Москвой. Через год родители купили комнату с чуланом в старом доме с небольшим участком в посёлке Загорянский. И сколько себя помню – всё время мы потихоньку строились. Первой из нашего гнёздышка выпорхнула старшая сестра – обосновалась в военном городке Монино, потом средняя сестра, окончила институт и работала на фирме у Королёва, где и получила квартиру.
Я учился в школе, которую мы сами достраивали. В пристройке разместились химическая и физическая лаборатории, огромный спортзал, было множество спортивных секций, а два преподавателя физкультуры оттуда, по-моему, не выходили сутками. В нашей школе учились два космонавта – Валерий Рюмин и Саша Александров. Один старше меня, другой – младше. Отец Валерия работал на большом заводе металлоконструкций – шефом нашей школы, перешёл к нам преподавателем уроков труда; организовал слесарный и механический участки. Мы на уроках труда учились работать на обрабатывающих станках и осваивали слесарное дело. Завод на договорных началах с директором школы, в прошлом боевым офицером – артиллеристом, лишившимся в конце войны ноги, размещал у нас небольшие заказы на изготовления молотков, форм для электродов, тумбочек для инструмента, и многого другого. На эти деньги школа приобретала учебные пособия, проборы для химической и физической лаборатории. Завод нам дал списанный грузовичок, который мы восстановили на уроках машиноведения, и уже в десятом классе все были Шумахерами. Кому было за семнадцать – получали права водителей.
Я после школы поступил на авиационное предприятие учеником слесаря, уже через три месяца получил четвертый разряд слесаря – универсала.
При заводе был опорный пункт политехнического института, и через год я поступил на вечернее отделение. Три года я проработал на заводе, когда меня призвали в Советскую армию. Это был испытательный полигон противовоздушной обороны, где три года мы занимались подготовкой ракет к испытаниям. В связи с Кубинскими событиями, в нашей воинской части день и ночь готовили ракеты для отправки на Кубу. Работы было много, но усталости, жалости к себе, мы не испытывали. Всё свободное время от работы и занятий по изучению материальной части мы проводили в спортивном зале, или как мы его называли «Дворец спорта». У меня было шесть друзей, все из Подмосковья, и пять из них окончили техникумы. Я был на втором курсе института. До армии мы с одним парнишкой из нашей великолепной семёрки, Вадимом, учились в одной школе, только после восьмого класса Вадим ушёл в техникум с ракетным уклоном, поэтому он легко влился в лабораторию электрооборудования. На третьем году службы Вадим стал старшим сержантом, хотя в подчинении у него никого не было. Антиподом Вадима, сильного, жесткого бойца, был тихий спокойный Олежка, он был специалистом по антенно-фидерным устройствам, сержант, тоже младший командир без подчиненных. Остальные были ефрейторами.
Наша «Великолепная семёрка» занимала практически все стенды наглядной агитации нашей части: мы были отличниками боевой и политической подготовки, кавалерами всех солдатских регалий, лучшими спортсменами части, классными специалистами. Даже противно было, одни и те же довольные рожи на всех стенах. Последний новый год перед демобилизацией мы решили отметить по-домашнему, родители присылали нам раз в месяц посылки: колбаску, консервы, печенье, конфеты. То, что не могло испортиться мы откладывали к новому году. В одной из последней посылок одному из ребят прислали грелку с вишневым вином домашнего приготовления «шерри-бренди». На семерых этого количества не хватило бы и на первый тост, тогда мы купили газированный напиток «Дюшес», добавили туда ликёр – каждому по бутылке! Дождались двенадцати часов, пошли в красный уголок, так назывался учебный класс, где можно было почитать книги, послушать магнитофон, поиграть в шахматы. Опустили на окнах черные шторы, щели на дверях закрыли шинелями, после чего включили свет, потихоньку сдвинули столы, расставили вкуснятину, поставили каждому по бутылке и… стук в дверь. Дежурный по части с патрулями. Мы быстро спрятали бутылки в книжные шкафы за книги, но, когда доливали вино в «Дюшес», а оно густое и сладкое – на бумаге, которой мы накрыли столы, остались круглые следы. Мы открыли дверь, на пороге стояли дежурный по гарнизону, дежурный по нашей части, гарнизонный патруль. Спросили, почему нарушаем воинскую дисциплину, не спим, как положено по уставу, увидели кружочки красного цвета на бумаге, устроили обыск. Вытащили бутылки. Целых семь поллитровых полных бутылок! Никаких объяснений. Воинское преступление на лицо. Содержимое вылили в унитаз в нашем присутствии. Нам приказали до утра находиться в распоряжении роты, рядом с дневальным оставили двух патрулей из комендантского взвода. Утром нас разбудил дневальный, сказал, чтобы мы шли в красный уголок.
Нас ожидало несколько человек: заместитель командира по политической части – замполит, командир роты, командир взвода, старшина роты, дежурный по гарнизону. Крестить начал замполит. Пришпиливал нас как бабочек к фанере. Вторым был командир роты. В ангаре на рабочих местах, где мы «пахали» как папа Карло, за всю службу никто из нас его не видел, он даже не мог догадываться, чем мы там занимаемся восемь, а бывало и восемнадцать часов в сутки. Следующий экзекутор – командир взвода, по званию он был старше нас, он офицер, старший лейтенант, по образованию – техническое, как Вадим, как Витёк, как Олежка, и оба Юрца. И хотя носил погоны с пушечками, как и у нас, «ПВОшников», без всяких признаков на ракеты, ракет так и не увидел за. всю свою службу Ну и старшина. роты В сухом остатке – мы самые последние разгильдяи, и ночами мы где-то шляемся, и в роте нас почти никогда не бывает, и стенгазеты не выпускаем, да, оказывается, ещё и алкаши, в общем – пора к стенке! Замполит приказал старшине снять всю наглядную агитацию, на которой кроме наших физиономий больше никого и не было. Дежурному по гарнизону велел нас отправить на гарнизонную гауптвахту. Пока на два праздничных дня, а третьего января – в «трибунал».
Мы не торопясь стали одеваться, старшине сказали, что в шинелях на гауптвахту не пойдём, они у нас дембельные – мы в них поедем домой уже в этом году, зимой. Наши бушлаты были на рабочих местах в ангарах. Техническая позиция была через дорогу, напротив казармы. Дежурный по гарнизону, хотя у него дежурство кончилось в восемь часов, согласился сопроводить нас на рабочие места. Мы вышли на улицу, в городке тишина – никто не топает на плацу, и вообще безлюдно, кружит снежок, крепенький морозец. Мы решили «пошкодничать» – сгорбились, встали друг за другом, гуськом, руки назад, не хватало только наручников, и пошли за старшиной, потихоньку напевая реквием Бетховена. Так подошли к проходной, не поднимая головы. Вдруг – бум, принцип домино: все уткнулись в спины предыдущих. Всё, кажись пришли. Поднимаем головы, уже у проходной. И не мы одни – у проходной стояли: главный инженер нашей части, главный диспетчер, и несколько начальников лабораторий.