Дорожный иврит. Путевая проза
Шрифт:
Принесли еду. Действительно, очень вкусно.
Перед кофе выходил покурить, оказалось, что сидим в нескольких шагах от улицы Яффы. Улица полупустая. Смеркается. Несколько пешеходов. Горит реклама, светятся окна магазинов и кофеен. Спокойно, даже как бы полусонно.
В телевизоре в ресторане прямое включение из Тель-Авива. «Посмотри, какие пустые улицы», — сказал Леня.
Когда принесли кофе, я задал свой вопрос: чего у них было больше по приезде в Израиль, чувства победы или чувства поражения?
Леня: Я очень жалею, что не жил в России в годы перестройки. Ну а отрыва особого я не ощущаю. Я люблю Россию и русскую культуру. И потом, я занимаюсь русской историей, постоянно езжу домой.
Алла: Конечно, было чувство победы. Я, например, никогда не хотела в Израиль. Я хотела быть человеком мира, не принадлежать ни к какой нации. Я хотела скрыться, хотела в Америку. Это Леня убедил меня ехать в Израиль. Ну а последние годы нашей жизни в России были годами борьбы за выезд. Мы схлестнулись с огромной бюрократической советской машиной. Так что, конечно, было ощущение победы.
Вечерняя сводка: израильтяне уничтожили 79 спусковых шахт для ракет. Из сектора Газа пущено 650 ракет.
17 ноября
9.20 (у Прайсманов)
Ночь прошла вроде тихо. Утром слушал из своего плеера Радио Рэка. О вчерашней стрельбе на Храмовой горе, которую мы слышали, ни слова. И ничего о том, сколько ракет выпустили по Израилю. Нанесено несколько ударов по сектору Газа, убиты несколько боевиков, продолжается уничтожение шахт для пуска ракет. И вся информация. Кроме, разумеется, регулярно включаемого противного пиликания азаки и голоса, перечисляющего населенные пункты на юге Израиля, которые в данный момент под ударом. То есть обстрел достаточно плотный. Нужно ждать, когда Леня включит израильский телеканал.
Потом передача про «нашу маленькую страну» — про Рамлу, первую арабскую столицу в Палестине: «Это далеко не самый древний город Израиля — основан в 716 году». Такие вот у них отношения со временем.
Вчера перед сном пытался читать путевую прозу Бунина из «Тени птицы», но хватило на пару страниц — вырубился, устал за день. Проза вкусная, немного цветистая даже, написанная с упоением путешественника-писателя, оказавшегося в экзотических местах. Ну а само бунинское путешествие в Палестину — это уже тоже местная историческая экзотика. Из сохранившихся строений железнодорожного вокзала в Яффо, оттуда он ехал в Иерусалим, сделали торгово-развлекательный центр — в отреставрированных зданиях и депо теперь выставочные залы, рестораны, магазинчики, и там же стоит паровозик с вагончиком, в котором, возможно, и ехал Бунин. Ну а когда я захожу в Старый город через Яффские ворота, я всегда помню, что с крыши вот этого старинного здания гостинцы «Империал» Бунин писал свою инвентаризацию иерусалимского пейзажа.
Чувствуется, как автора распирало — библейская земля передо мной!
Нормально. Писал еще сравнительно молодой человек, русский, путешествующий по Востоку, и очень талантливый писатель. Для него это путешествие было дополнительным обострением кайфа от жизни. Ему не приходилось думать о том, о чем думаем мы, для которых израильские пейзажи и типажи вставлены в другую рамку — немецких концлагерей ХХ века и сегодняшней антисемитской исламизирующейся Западной Европы.
Бунину легко было путешествовать по Иудее — он человек тех времен, когда еврейский вопрос для русских только начинался, когда понятие русского патриотизма не было завязано исключительно на антисемитизме. Правда, кое-что из грядущей для Израиля жизни Бунину почувствовать пришлось, — это когда в Хевроне незнакомый араб запустил камнем в спину его подруге Вере.
18.40 (у Прайсманов)
Экскурсия по городу, которую устроили мне сегодня Леня с Аллой.
Парк Герцля. Просторно. Сосны, ели, широкие дорожки. Черный большой камень посреди огромной поляны, могила Жаботинского. Пафосная могила Теодора Герцля на небольшом холме перед площадью, с двумя израильскими флагами, место для государственных ритуальных действ.
Леня: «Книжка Герцля “Еврейское государство” на самом-то деле очень даже незамысловатая. Об этом писали и лучше и сильнее до него, но так получилась, что именно его не бог весть как написанная книга определила будущее. Ну и естественно — его общественная деятельность: был одним из организаторов Всемирного сионистского конгресса в Базеле, возглавил “Всемирную сионистскую организацию”. Название “сионисты“ дали недоброжелатели, такая же история, как с термином “импрессионизм“».
Из парка поехали в центр, в район Рехавия.
Еще один иерусалимский вариант города-сада. Не такого приватно-садового как в Моше Ямин, но уже именно городского. Улицы в тени сосен с многоэтажными старыми домами, с пеной каких-то вьющихся по стенам кустов-деревьев. Квартал основан выходцами из Германии в 30-е годы. Узенький, игрушечный почти, бульвар — имитация бульваров европейских городов. Заходили во двор дома, посреди которого каменный фонтан — фонтан ностальгический, поскольку воды для него брать было неоткуда.
В этом районе говорили по-немецки. По вечерам выходили на обязательный променад мужчины, одетые по-европейски, женщины под солнечными зонтиками. Все строили сами. Есть анекдот, в котором диалог строителей, немецких евреев, передающих друг другу кирпичи: «Битте, герр профессор. — Данке, герр профессор».
Вышли на площадь-перекресток. На другой стороне улицы за невысоким забором резиденция премьер-министра. Слева от входа — две демонстрации. Одну проводят два чернокожих израильтянина с плакатами, протестуют против дискриминации восточных евреев. Другая демонстрация выглядит чуть солиднее, то есть протестующих в два с половиной раза больше — пятеро. Левые. Протестуют против проведения Израилем операции в секторе Газа. Леня останавливается и медленно вчитывается в надписи на их плакатах. Потом показывает им согнутую в локте руку и кричит что-то на иврите. Осанистый мужик из протестующих слегка оживляется, видимо, готовясь к политической дискуссии, — место здесь, действительно, глухое — кроме нас троих их никто не видит. И ни телекамер, ни фотографов. Неприятно, наверно, демонстрировать свою политическую позицию пустому асфальту и высокому глухому забору. К тому ж в шабат. Но Леня завершает свое политическое противостояние только этим жестом.
Охрана резиденции внимания на демонстрантов не обращает. Зато мы чем-то взволновали ее. Через площадь-перекресток стремительно идут два вооруженных молодых человека в штатском. Начинают говорить они с Леней. Леня переводит:
— Их беспокоят фотоснимки, которые ты сделал. И они спрашивают, зачем ты это сделал.
Я переключаю камеру в режим просмотра и показываю ближайшему секьюрити свои фотографии. Он смотрит внимательно и тычет пальцем: вот зис, плиз, — делит!
— Нет проблем, — говорю я и стираю. — Ну а вот эти, с демонстрантами, извини, хотелось бы оставить.
— Ну, эту, ладно, эту оставь, — говорит он на своем иврите. И что-то еще.
Алла переводит:
— Он хотел бы посмотреть еще твои фотографии, то есть что именно тебя интересует в Израиле.
Я начинаю демонстрировать охранникам свои снимки. Один парень смотрит на снимки, другой, не отрываясь, — на мое лицо, то есть изучает реакцию мою на ситуацию.
Наконец тот, что просматривал фотографии, кивает: о’кей, говорит. Сенкью. Сорри.
Идем дальше, выходим на улицу Керен. Мне показывают здание Сохнута и рассказывают, чем, собственно, это агентство занималось. Скупало земли и предоставляло их в аренду евреям. То есть с их деятельности и начиналось образование нынешней территории Израиля. И тут же в Аллином рассказе обязательный израильский мотив — теракт, который устроили здесь арабы в 1948 году. Алла: