Доска Дионисия
Шрифт:
Анна Петровна выразила полное отрицательное недоумение. Орловский о чем-то сосредоточенно подумал, подергал своей изношенной кожей, одетой на лицо, как сморщенный дамский чулок, потом спросил:
— Где вы живете?
Анна Петровна без запинки ответила:
— В Саратове, а в Москве я остановилась у своей подруги. Телефона, к сожалению, у нее нет.
Орловского это не интересовало.
— Где та церковь, где служит ваш брат?
К счастью, Анна Петровна знала молельный дом, где недавно сделали роспись в древнерусском стиле, и священника отца Александра Северцева, который действительно искал старые иконы и обращался в музеи за консультацией. Убедительность той версии, которую она разворачивала перед Орловским, заключалась в том, что она ничего сама не придумывала, а только в свою пользу группировала известные
Орловский как-то посерьезнел, успокоился, выпил подряд три рюмки десертного вина, внимательно осмотрел, как будто оценивая, Анну Петровну немного уже спятившими от мании величия выпуклыми водянистыми глазами и спросил мягко, спокойно:
— А когда отец Александр может заплатить наличными, если вы найдете ему нужное?
Анна Петровна, не колеблясь, сказала:
— Деньги брат взял в церкви под расписку и передал мне. Это пожертвования. Если я найду то, что нужно, то могу заплатить сразу. Им нужны иконы для иконостаса — Спаситель, Божья Матерь, Иоанн Предтеча, Николай Угодник — все большого размера и древние, желательно шестнадцатого века.
Глаза Орловского на секунду блеснули алчностью, сверкнула золотозубая улыбка. Ей показалось, что кот молниеносно поймал лапкой в аквариуме золотую рыбку.
— У меня есть несколько хороших досок одного моего друга, он оставил их у меня на комиссию. Это настоящие древние вещи, но стоят они весьма дорого. Это очень ценные вещи, — слово «вещь» он говорил с особым смыслом и очень значительно.
Орловский повел Анну Петровну в темный коридор своей старой московской трехкомнатной с лепными ирисами на потолке квартиры. Всюду был тот же современный «роскошный», смахивающий на номер дома свиданий, уют. В спальне потолок был затянут черной материей с золотыми птичками, арабская мебель дополняла полную картину мещанской роскоши.
Орловский открыл чулан, в который он не пустил Анну Петровну, но она мельком из-за его спины увидела стеллаж, наподобие книжного, с рядами небольших аналойных икон. Кряхтя, Орловский вытащил четыре сравнительно большие доски, завернутые в пленку. Он развернул их. Две были большие, очень хорошо написанные старообрядческого письма Богоматери шестнадцатого века, был и Никола северных писем середины восемнадцатого. Четвертая доска был он — Спас Дионисия с клеймами истории его обретения и истории Спасского монастыря. На трех клеймах очень грамотно были сделаны небольшие пробные окошечки. Промытая живопись сверкала, как драгоценные камни.
Анну Петровну содрогнула дрожь гончей, замершей у волчьего логова. Ее шерлокхолмсовская деятельность достигла цели. «Это у меня, наверно, наследственное, —подумала она, вспомнив, что ее отец во времена Халкин-Гола командовал дивизионной разведкой. — Только бы не показать заинтересованность этому дельцу с манерами провинциального трагика, привыкшего играть Наполеона и на сцене, и в жизни».
Орловский был весь как сосуд, переполненный ощущением собственной самоценности. А между тем бывший перекупщик краденого, бывший спекулянт мерлушкой, бывший вор и растратчик, бывший спекулянт крадеными коровами, бывший домоуправ, изгнанный за незаконное заселение квартир эвакуированных и за лишение детей площади их погибших родителей, бывший прокравшийся заготовитель не совершил за всю свою жизнь ни одного благородного поступка, не подал даже пятака побирушкам, распевающим псалмы на церковной паперти тех храмов, откуда он извлекал тысячи. Своих служащих, тех, кто, лазя по лесам, размалевывал храмы и приносил ему доходы, он обсчитывал с усердием дореволюционного скаредного сидельца-купца. При виде денег у него на шее и за ушами выступал пот. По ночам он обкладывал свое немолодое дряблое белое в веснушках и родинках тело «рыжиками» — царскими червонцами — и грел их своим телом. Это была его интимнейшая домашняя забава. Из-за своей страсти к наживе он не привязался за всю свою жизнь ни к одному человеку, ни к одному живому существу. Он давно бросил свою жену, бывшую бухгалтершу, которая была когда-то ему нужна как звено в его махинациях, только из-за этого он на ней когда-то и женился — у него не было другого пути пробраться к государственным деньгам. Детей ей своих он почти не помнил и не помогал им. На женщин он также тратил деньги осторожно и аккуратно. Была у него постоянная любовница — оценщица фарфора из комиссионного. Когда он водил ее в ресторан, то выдавал ей драгоценности
Анна Петровна решила восторгаться старообрядческими Богоматерями и стала их трогать руками. Орловский после паузы стал разливаться соловьем:
— Эти Богоматери шестнадцатого века, прекрасных писем, переводы с рублевской школы. Но особенно хорош Спас — это вещь пятнадцатого века, тоже московской школы, в годы революции украдена из Кремля, шедевр мирового класса. Никола — прекрасная вещь, тоже пятнадцатого века московской школы.
Кроме того, что Орловский неподдельный матерый жулик, Анна Петровна поняла и другое — то, что он неподдельно ничего не понимает в иконописи. Иконы для него — товар и ничто другое, причем товар такого рода, для определения ценности которого ему нужна помощь товароведа типа Канаурова.
«То, что Спас — вещь дорогая, Орловский уже знает, но то, что это доподлинно Дионисий, ему неизвестно. Покупать все доски или только две под мифические деньги ее мифического брата? А вдруг Дионисий опять ускользнет из ее рук? Нет, надо всеми силами цепляться за Дионисия».
— Вы знаете, я знаю вкусы моего брата. Ему нравятся иконы с клеймами, я думаю, что ему понравится вот эта икона Спасителя, только она уж очень черная, закопченная и в трещинах. Неизвестно, что сохранилось под копотью. Иконы Богоматери тоже очень хороши, — слукавила она, — а вот Николай Угодник какой-то толстый и румяный.
— Сколько икон вы берете? Почему вы не хотите взять хотя бы вот эту Богоматерь? Очень серьезная вещь. Ее видели известные реставраторы и сказали, что это шедевр.
— Нет, брату не понравится, я интересуюсь Спасителем. Сколько он стоит?
По лицу Орловского пронеслось легкое облачко раздумий — сколько опросить? Вообще-то он не рассчитывал получить за икону Спаса больше полутора-двух тысяч. У Аспида Орловский купил эту икону за четыреста рублей, организовав ложную экспертизу на понижение. Три тысячи он спросил со своей гостьи по наитию. Для Анны Петровны три тысячи были очень крупной суммой. Полторы тысячи у нее было собрано на предполагаемый кооператив, еще полторы тысячи она, если бы побегала по Москве, могла бы занять.
«Дионисий должен быть вырван из преступных лап любой ценой» — это она знала твердо.
— Хорошо, я согласна уплатить три тысячи рублей за эту икону. Но мне надо известить об этом брата, на это уйдет дня два-три. Сегодня у нас понедельник, я позвоню вам в четверг утром в одиннадцать часов и заеду взять икону.
Орловский провожал ее подобострастно, как особу царской крови.
«Где достать деньги и надо ли их вообще доставать? Может, нужно сразу обратиться в следственные органы? Но ведь пока что в СССР нет такого закона, который бы запрещал частным лицам держать под диваном картины Рембрандта, Рафаэля, доски Рублева, Дионисия. И не только держать, но и торговать ими».
То, что Орловский — жулик и прохвост, она знала с уверенностью, но одно дело — знать, другое — доказать, иметь на руках доказательства. Анна Петровна погрузилась у самой цели своих поисков в период неясных для нее самой раздумий.
Орловский, проводив Анну Петровну, был в ликовании. Получить за доску больше чем в семь раз — такое бывает нечасто. Главное же, что его радовало, это то, что он так ловко обвел Аспида. Среди мелких иконных жуликов-менял существовала жесточайшая конкуренция. Все знали друг о друге почти всё, и все завидовали друг другу. Порочный круг иконных деятелей не превышал ста человек. Это те люди, которые ремонтировали храмы, добывая у церковников иконы, меняли их на пластинки, эротические западные журналы, дубленки, итальянские кофточки и туфли, а также толпы менял-офеней, бродящих по деревням, скупающих и выпрашивающих у стариков-колхозников старые позеленевшие самовары, медные кресты прадедовские родовые образa. Среди них такая акула, как Аспид, выделялся размахом и был вне конкуренции. Орловский завидовал дерзости, ловкости и удачливости Аспида. То, что он смог обмануть Аспида, купив за бесценок ценную доску, распирало его самолюбие. Он набросился на телефон, как голодный на кусок хлеба.